Завтра исполняется очередная годовщина политического убийства, всколыхнувшего в свое время не последнюю по величине и значению страну по имени Франция. 25 мая 1926 года Председатель Директории УНР (Украинской Народной Республики) в изгнании Симон Петлюра вышел из парижского ресторана «Шартье», где обычно обедал. На углу бульвара Сен-Мишель и улицы Расина его поджидал Шолом Шварцбард, худощавый мужчина средних лет.

«Пан Петлюра?»

Председатель Директории не ответил, но этого и не требовалось: Шварцбард точно знал, кто стоит перед ним.

«Защищайся, мерзавец!» – крикнул он в лучших традициях рыцарских романов и выхватил пистолет.

Лет семь тому назад у пана Симона, располагавшего многотысячной хорошо вооруженной армией, действительно было бы чем защититься. Но на тот момент в его распоряжении была лишь трость. Ею Петлюра и замахнулся – все так же молча. Убийца всадил в него пять пуль и сдался подоспевшей полиции.

Затем Шварцбард полтора года ждал суда в парижской тюрьме Сантэ. По замечательному совпадению, его защитником был французский еврей Анри Торрес – внук другого адвоката, Исайи Левалена, сыгравшего выдающуюся роль в «деле Дрейфуса». Готовясь к процессу, Торрес не терял времени даром. В Париже и Нью-Йорке были организованы соответствующие комитеты защиты; за Шварцбарда вступились многие знаменитости (Анри Бергсон, Ромен Роллан, Марк Шагал, Альберт Эйнштейн и другие), Максим Горький прислал детальное – по сути, экспертное – заключение, составленное на основе исследования С.И. Гусева-Оренбургского о погромах на Украине в 1919-20 гг. Признанный светоч французской науки физик Поль Ланжевен, не ограничившись публичной словесной поддержкой, выступил на суде в качестве свидетеля защиты. Его речь произвела глубокое впечатление.

«Никто не сомневается, – сказал среди прочего профессор, – что погромы совершались войсками, находившимися под командованием атамана Петлюры… Подсудимый ждал, что придет правосудие, но оно не пришло».

(здесь и далее цитируется по книге «Процесс Шварцбарда в парижском суде» / сост. И. Будовниц, Ленинград, изд. «Красная газета», 1928).

Свидетелю оппонировал адвокат истцов (родственников убитого) Сезар Кампэнши. В течение всего процесса он не переставал говорить о «расовой и политической ненависти, которая стала причиной убийства».

«Профессор, считаете ли вы подсудимого убийцей?» – спросил он.

«Это должны установить присяжные, – отвечал Поль Ланжевен. – Я же вижу свою задачу в том, чтобы осудить преступления, побудившие Шварцбарда к убийству. Люди считают ответственными руководителей. Когда правосудие не карает руководителей, люди сами заменяют правосудие».

Кампэнши развел руками:

«Я удивляюсь, что Ланжевен, гордость французской науки, рассуждает, как человек с улицы».

«Я рассуждаю, как всякий человек со свободной совестью», – спокойно парировал ученый.

Надо отметить, что сам Шварцбард вел себя на суде пассивно – вплоть до отказа от последнего слова. Он явно полагал свою историческую роль успешно завершенной и был заранее готов к любому исходу, не отрицая предварительного умысла и не пытаясь списать содеянное на «состояние аффекта». Зато линия защиты заключалась в том, чтобы превратить процесс об убийстве в суд над преступлениями, ответственность за которые лежала на убитом политике. Эта стратегия блестяще оправдалась: присяжные признали Шолома Шварцбарда невиновным, и 26 октября 1927 года он был освобожден из-под стражи прямо в зале Дворца правосудия.

Прежде чем перейти к следующей, главной части, необходимо сделать важную оговорку. Я ни в коей мере не ставлю знака равенства между Симоном Петлюрой и Ицхаком Рабином. Но при этом нельзя не заметить принципиального подобия двух этих политических убийств.

– Ни Петлюра, ни Рабин не приказывали истреблять невинных людей; скорее всего, в их личных побуждениях не содержалось никаких дурных намерений. Тем не менее, преступное бездействие первого и преступная авантюра второго привели к гибели тысяч гражданских лиц в результате, соответственно, погромов и террора.

– И тот, и другой упорствовали в проведении своей политики даже тогда, когда ее последствия стали предельно ясны.

– И тот, и другой несли прямую ответственность за происходящее как руководители, стоявшие тогда во главе действующей власти – даже если принять в расчет, что они лично не осуществляли непосредственное планирование и реализацию злодейств.

– И тот, и другой выражали демонстративное презрение к своим политическим противникам, не гнушаясь ни подкупом, ни обманом и не заботясь даже о видимости законности и правосудия. Обычно такой метод правления именуется тиранией.

– И в том, и в другом случае итогом стало убийство тирана одиночкой, обычным рядовым гражданином – убийство, чья суть очень точно выражена словами профессора Ланжевена: «Когда правосудие не карает руководителей, люди сами заменяют правосудие».

– И в том, и в другом случае сторонники тирана обвиняли тираноубийцу в посягательстве на власть закона, в подрыве демократических устоев, представляли его олицетворением фанатизма, ненависти и насилия.

– Ни Шолом Шварцбард, ни Игаль Амир не пытались оправдаться или смягчить свою участь – после убийства ими владело спокойное сознание исполненного долга; сознание одноразового инструмента, отработавшего свое и готового теперь быть отложенным в сторону до самого конца.

На первый взгляд кажется, что дальше сходство заканчивается. В самом деле, Шолома Шварцбарда оправдали под гром аплодисментов, а оплеванный и ошельмованный Игаль Амир скоро закроет четверть века в одиночной камере, в глухой изоляции от внешнего мира. В отличие от убийцы Петлюры, которого ждала на выходе из суда ликующая толпа, убийца Рабина как был, так и остался один; публичной поддержкой и опорой ему стали лишь его семья и беспримерное мужество Ларисы – мужество женщины, на какое вряд ли способны даже самые храбрые и стойкие мужчины. Но это различие кажущееся, ведь Шварцбарда судили во Франции, вдали от реального эпицентра конфликта. Одно дело – ликовать в парижской толпе под благосклонными взглядами эйнштейнов-шагалов-барбюсов, и совсем другое – рисковать собственной шеей, карьерой, свободой за один-единственный полузадушенный писк в защиту осужденного.

В последний, восьмой день процесса адвокат Торрес выступил с заключительной речью.

«Осудить Шварцбарда хотя бы на один день тюрьмы, – сказал он, обращаясь к присяжным заседателям, – значит оправдать все погромы, все грабежи, все убийства, совершенные погромщиками на Украине… Сегодня здесь, в городе Великой Французской революции, судят не Шварцбарда, а погромы. Если вы хотите помешать подобным преступлениям в будущем, Шварцбард должен быть оправдан. Во имя тысяч и тысяч распятых, во имя мертвецов, во имя оставшихся в живых, я заклинаю вас оправдать этого человека!»

В чем смысл этого призыва?

Факт остается фактом: с точки зрения сухого закона, и Шварцбард, и Амир совершили тяжкое преступление, самовольно взяв в свои сугубо частные руки общественное правосудие – пусть и безнадежно запаздывающее, а то и вовсе взявшее бессрочный отпуск.

Факт остается фактом: убийство тирана не только не может покончить с тиранией, но, скорее, вредит борьбе с нею. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на торжество бессовестной и лживой левой клики, которая после убийства Рабина еще плотнее, еще гаже, еще душнее насела своим потным задом на лицо израильского общества. Она и сейчас жива-здоровехонька, по-прежнему коверкая в своих интересах итоги демократических выборов и по-прежнему угрожая бросить в костер своего прекраснодушного вранья новые охапки сограждан.

Факт остается фактом: именами Петлюры и Рабина названы сегодня площади и проспекты, а изучение их «наследия» включено в школьные программы.

Почему же тогда адвокат Шварцбарда потребовал оправдать убийцу, а суд присяжных внял ему к вящему восторгу публики?

Потому, что защите удалось превратить дело о застреленном Петлюре в суд над тиранией, крайней формой протеста против которой и стало убийство тирана. В этом весь смысл речи мэтра Анри Торреса: по сути, он призывал присяжных и общество НЕ К ОПРАВДАНИЮ УБИЙСТВА, НО К ПОДДЕРЖКЕ ПРОТЕСТА ПРОТИВ ТИРАНИИ.

Потому, что последняя падет лишь тогда, когда не только присяжные и парижская толпа, но ВСЕ МЫ перестанем праздновать труса и раба у себя на кухне.

Потому, что тиран, сколь бы отвратителен он ни был, представляет собой всего лишь верхушку айсберга, порождение определенной общественной ситуации, местной ментальности, исторических обстоятельств, а такие громоздкие и инертные вещи можно развернуть лишь объединенным усилием всего общества. Нашим с вами усилием.

В этом все дело, друзья. В этом все дело: не в Шоломе Шварцбарде и не в Игале Амире – в нас с вами. Мы все тут – присяжные заседатели на суде Истории, и никто не может помешать нам сделать правильный выбор. Никто, кроме нас самих.

Бейт-Арье,
май 2019