Поэты, как мамы, – всякие нужны и всякие важны. Что, конечно, не отменяет личного права каждого читателя-любителя предпочитать одни стихи и воротить нос от других. Иосиф Бродский в своей знаменитой характеристике поэзии Б.А. Слуцкого называл его стих «сгустком бюрократизмов, военного жаргона, просторечия и лозунгов». И далее: «Он с равной лёгкостью использовал ассонансные, дактилические и визуальные рифмы, расшатанный ритм и народные каденции».
Тем, кто определяет поэтический текст качественно более высоким (чем, скажем, в прозе) уровнем связей (ритмических, образных, звуковых, смысловых, ассоциативных), вышеперечисленные особенности покажутся, скорее, ограничением, чем расширением инструментария поэзии. Конечно, нет ничего дурного в расшатывании ритма или в использовании «бюрократизма» для решения той или иной частной задачи. Но когда это превращается в систему, поглощая прочие словари, ассоциативные миры и богатство «нерасшатанных» ритмических мелодий, стих неизбежно теряет свои жанровые характеристики, сближаясь с естественной средой проживания «бюрократизмов» – то есть, с милицейским протоколом.
Слуцкий показал начинающему поэту Бродскому, что «так можно», и тот, поблагодарив, добавил это грубое долото к обширнейшему набору своих пил, стамесок, резцов, фрез и прецизионных автоматов. Другие решили, что теперь можно обойтись одним долотом, и в итоге выродились в убогий концептуализм, в стишки «про милицанера» – кстати, о милицейском протоколе. Таким мне видится вклад Бориса Слуцкого в послевоенную русскую поэзию: одних (очень немногих) он обогатил новым, хотя и чересчур специальным инструментом; других завел в скучнейшее редколесье примитивизма – да там и оставил.
Я назвал бы Бориса Слуцкого поэтом ПТС – посттравматического синдрома. Неудивительно, что его военные стихи (а внимания, на мой вкус, заслуживают лишь они – прочие тексты слишком часто скатываются в банальное резонерство) лишены какой-либо романтики, героики, победного грома и лавровых венков. Нынешние солдаты получают ПТС-пенсии после однократного попадания под бомбежку; что же тогда сказать о Слуцком, который воевал и рядовым стрелком, и дивизионным разведчиком, и инструктором политотдела, и следователем военной прокуратуры, а сразу после войны служил идеологическим надсмотрщиком, насаждавшим сталинизм на оккупированных территориях Венгрии и Австрии.
Подобный послужной список наверняка обеспечил ему, помимо ран и контузии, еще и сорок сороков постыдных воспоминаний. Иногда приходится слышать, как дурачки-внуки, говоря, что «дедушка никогда не рассказывал о войне», приписывают этот факт необыкновенной дедушкиной скромности. Но о чем мог в первую очередь вспомнить дедушка, услыхав такой вопрос? Об окопных вшах, зимнем холоде и осенней грязи? Об ужасе атаки? О потном страхе перед опером? О товарище, расстрелянном за неосторожное слово? О трупе изнасилованной немки на обочине? О собственном мародерстве (вот же они, «трофейные» часы)? Да пошел бы ты, внучек… к бабушке.
ПТС-стихи Слуцкого именно таковы. Когда не хочется рассказывать, используешь минимум самых простых слов и минимум эмоций; даже общая картина неполна. Вытолкнул ее из памяти, добавил армейского жаргона, увенчал нехитрой солдатской поговоркой… – и всё, довольно. Те, кто там были, поймут, а остальные… А остальные – к бабушке.
Готовящаяся к печати в мемориальном выпуске ИЖ подборка взята из черновых тетрадей Бориса Слуцкого. Эти стихи либо не предназначались автором к публикации, либо остались незаконченными – эскизами, наметками, отложенными до лучших времен, которые так и не наступили. Их появление в номере, посвященном Игорю Бяльскому, неслучайно. Игорь чрезвычайно трепетно относился к Слуцкому и его поэзии. Для меня это всегда было загадкой, потому что обычно у нас с ним наблюдалось почти полное совпадение вкусов. А тут – напротив, катастрофическое расхождение в оценке – вплоть до ссоры, до непоправимой обиды, что называется, на разрыв.
Несомненно, вышеупомянутое «долото» присутствовало и в Игоревой мастерской, но оно было там далеко не единственным и отнюдь не главным инструментом. В чем же тогда причина такого – на уровне обнаженного нерва – отношения к Слуцкому? Думаю, Игорь в немалой степени видел в нем своего отца, Арона Бяльского, родившегося, как и Борис, в 1919 году, и точно так же испытавшего невыносимые тяготы тех немыслимых лет – с их ужасом, грязью, смертями, изменами и стыдом, стыдом, стыдом…
Бейт-Арье,
октябрь 2022