Неутихающий позорный скандал с реакцией стихотворного российского истеблишмента на присуждение премии «Поэт» Юлию Черсановичу Киму заново высветил вопрос о критериях оценки поэзии и современного искусства вообще. С брызготнёй Поллока, супами Уорхола, кроватью Раушенберга, консервированным «Дерьмом художника» Мандзони и прочей изобразительной чумой дело обстоит относительно просто: их эстетическая ценность целиком и полностью определяется ценой рыночной, исчисляемой в отдельных случаях десятками миллионов долларов. О том, чтобы эта ценность оставалась «непреходящей», заботится крепко спаянная мафия владельцев, вложивших в эти «произведения» свои кровные, и подкармливаемых ими кураторов-искусствоведов, которые, собственно, и решают, что нынче считать искусством, а что нет. Прочая публика пожимает плечами, но верит – причем, не столько кураторам, сколько сообщениям об очередном рекордном аукционе: бешеные деньги всегда что-нибудь да значат. Говорите, искусство? Ну ладно, спорить не станем. Да и в самом деле, продать так дорого такую бессмысленную хрень – это, безусловно, искусство.
А вот поэзия, увы, напрочь лишена столь красноречивого инструмента установления «истинной ценности», каким является аукцион «современного искусства». Даже самое лучшее стихотворение Пастернака торгуется на рынке дешевле, чем сто граммов корня одноименного растения. Как прикажете поступать в случае, если некий куратор-искусствовед – на сей раз от поэзии – объявит вам, что, скажем, частушки про «милицанера» или претенциозно-концептуальное одностишие есть образец высокого творчества, а «Ходют кони над рекою» – напротив, примитивный рыночный ширпотреб? Мой вам совет: наплюйте на этого куратора слюной. Потому что в случае с консервированным дерьмом кураторское мнение хотя бы подкреплено аукционным ценником, а вот в случае с «милицанером» – совершенно ничем, кроме принадлежности автора и куратора к одному и тому же кругу заведомых обманщиков, ревниво охраняющих пределы своего цехового сообщества.
Однако сейчас, в виду беспрецедентно хамских нападок на Юлия Кима, решительно невозможно так вот наплевать или даже просто пожать плечами и отвернуться. Уж слишком они несправедливы, эти нападки, слишком подлы, слишком низкопробны. Я не стану называть тут имена цеховых старост российской поэзии, унизивших себя и свое относительно пристойное прошлое этой безотносительно непристойной историей. Известно, что биография поэта – неотъемлемая часть его творчества. Для меня отныне творчество этих людей безвозвратно запятнано самой отвратной грязью. Не стану я и утверждать величие Кима посредством поименного принижения его хулителей – в этом нет ни нужды, ни смысла. Лучше просто вкратце скажу, что думаю о месте Юлия Черсановича Кима в русской поэзии.
Сначала о его текстах как артефактах искусства.
На первый взгляд, Ким кажется, прежде всего, большим (возможно, непревзойденным) мастером стилизации. Но стилизация потому и называется стилизацией, что почти всегда сохраняет некоторую дистанцию от образца. А вот, к примеру, «народные» тексты Кима самым естественным образом теряют кавычки после первого же исполнения. Его интонация безупречно точна, лексика аутентична, нет ни одного лишнего, выпирающего, принадлежащего иному словарю слова. Интонация – чрезвычайно важная вещь в поэзии Кима: ни у кого больше вы не встретите столь обширного и уверенного использования междометий, восклицаний, полуслов, полувздохов, полунамеков. Иногда кажется, что в текстах Кима есть реально ощутимые паузы для усмешки, подмигивания, прищура, притопа; сплошь и рядом эта необыкновенно насыщенная интонацией и действием поэзия просто перетекает в театр. Вот оно, сказано это слово – театр. Ким ведь не просто работает для театра: его тексты творят театр, даже когда написаны не для сцены, не для кино.
Про кого еще в русской поэзии можно сказать это? Ни про кого – всё здесь уникально-кимовское. Ким и в самом деле по-настоящему оригинален – он и в самом деле смог сотворить свой собственный стиль, собственный мир, собственное, безошибочно узнаваемое лицо. Если поэзия – это квинтэссенция слов, игра словами, выявление связей между выраженными в словах понятиями и, в итоге, сотворение нового связного словесного мира – если все это так, то Юлий Ким, безусловно, Творец. Забавно, что теперь ему ставят в вину именно эту его оригинальность, непохожесть, неповторимую самость. Еще бы – ведь в ярком свете индивидуальности еще отчетливей видна эпигонская убогость самих хулителей, их поэтическая несамостоятельность, их вялое топтание по раздолбанным вдрызг большакам чужих поэтических дорог.
Сказанного выше уже достаточно для того, чтобы с полным на то основанием претендовать – нет, не на премию (подавитесь вы своей занюханной премией) – на кресло в первом ряду русское поэзии. На кресло свое, именное, своими руками и по собственным лекалам сколоченное, не скопированное, не содранное, не украденное и не одолженное ни у кого, пусть даже самого большого, у кого крадут и одалживают все без исключения. Ким – это Ким, точка. Другого такого не было, нет и не будет.
Но есть и вторая составляющая, непременно сопутствующая большому поэту, особенно, в России: биография. Как оно и положено настоящему русскому поэту, личность Юлия Кима прочно ассоциируется с отчетливой гражданской позицией. Но не только – еще и с глубокой порядочностью, мужеством и истинной мягкой доброжелательной интеллигентностью. Сколько бы ни била его судьба, он никогда не злобствовал, не предавал, не отвечал гадостью на гадость. Если кто из поэтов и заслужил стопроцентное право считаться символом человеческого достоинства той эпохи, так это именно Юлий Черсанович Ким. Он – а не его нынешние завистники и хулители, посиживавшие тогда в сторонке, помалкивавшие в тряпочку, трепетно складывавшие в стол свои беспомощные, вторичные, третьесортные вирши.
«Ребром и промыслом певчий», Юлий Ким достоин любой поэтической, литературной, гражданской премии. К сожалению, далеко не всякая премия достойна его.
Бейт-Арье,
2015