В этом месяце исполняется 70 лет со дня рождения израильского поэта Бориса Камянова. Он поднялся в Эрец Исраэль в 1976 году, «оставив там, за тридевять земель, / полжизни и разбитое корыто…» – поднялся, чтобы стать заметной и неотъемлемой частью уникального культурного явления: израильской литературы на русском языке.
Перевалив к концу 90-ых годов за миллион, алия из пределов развалившейся Советской империи привезла с собой и большое число талантливых литераторов, музыкантов, художников, артистов. В этом смысле она сравнима разве что с массовой послереволюционной эмиграцией. Впрочем, отличия также налицо: в прошлом веке зрелые и искушенные культуры Запада сумели удачно использовать упавшее им в руки богатство, хорошо восприняв и адаптировав свежие идеи Дягилева, Стравинского, Кандинского, Набокова, Бунина, Шагала. Современная же ивритская культура, к несчастью, слишком молода и неопытна, чтобы допускать «чужаков» в свою совсем недавно вставшую на ноги языковую среду. Эта подростковая ксенофобия естественна – только это соображение и может утешить сотни, если не тысячи, «русских» израильтян, последовательно отталкиваемых, игнорируемых, замалчиваемых местным культурным истеблишментом.
Жаль, очень жаль – ведь это не только и не столько наши личные потери, сколько невосполнимый ущерб для культуры Страны, которая могла бы – если б сумела – обогатиться ничуть не хуже, чем обогатились театр, музыка и литература Запада, впитавшего в себя творчество вышеупомянутых корифеев. Сколько нового, свежего, интересного готовы были подарить своему еврейскому отечеству ныне покойные Шимон Маркиш и Анатолий Якобсон, Майя Каганская и Михаил Генделев… Сколько блистательных открытий и плодотворных тем могла бы отыскать современная ивритская поэзия – если говорить только о ней, оставив в стороне все прочее – в стихах Семена Гринберга, Игоря Губермана, Наума Басовского, Елены Игнатовой, Игоря Бяльского, Юлия Кима, Юлии Драбкиной, Семена Крайтмана, Ирины Рувинской и многих, многих других…
Борис Камянов – одно из самых значительных имен в этом ряду – значительных и значимых своей характерностью. Ведь вышеупомянутая уникальность явления русскоязычной израильской литературы заключается не только в массовости (хотя без нее, без непрерывной взаимной подпитки и взаимообогащения, не было и самого этого явления), но и в кардинальном отличии от любой другой эмигрантской литературы. Как правило, переселившись на Запад, русские прозаики и поэты остаются частью российского культурного материка, живут российской жизнью, мыслят себя российскими писателями в изгнании, в эмиграции, в диаспоре. В противоположность им, русскоязычные израильтяне уже по прошествии нескольких лет прочно ассоциируют себя с Землей Израиля. Это ни в коей мере не русские писатели-эмигранты – это именно израильские писатели, волею судеб выражающие себя на русском языке. Выражающие себя – и свою Страну, ее проблемы, ее страхи, ее радости и успехи.
Конечно, есть достаточно много исключений из этого правила – особенно, среди не столь массовой алии 70-ых. Часть приехавших так и остаются эмигрантами – но такие обычно и не задерживаются здесь: в Израиль поднимаются, а вот эмигрировать удобнее в Нью-Йорк, Бостон, Мюнхен или Париж. Борис Камянов – один из самых характерных примеров противоположного плана. Израиль – диаспора? Вы что-то перепутали, дорогие. Диаспора – это все то, что вне Израиля. Стихи Камянова поистине дышат Израилем – Россия осталась далеко позади, в прошлой жизни.
К величайшей вершине мира,
Над которой – лишь только Бог,
С иноземной своею лирой
Дотащился я, одинок.
…Жадным взором весь мир объемлю,
Вновь рождённый, я нищ и бос.
В обретённую эту землю
Я по самое сердце врос.
Именно «по самое сердце» – об этом говорят и глубина понимания, и цепкая точность взгляда, и степень участия. Участия не только духовного, но и самого что ни на есть физического – в пропотевшей до ветхости гимнастерке милуимника, в бронетранспортере, больно толкающемся черт знает зачем торчащими тут скобами и болтами:
Взревел мотор. Его живая мощь
Железный корпус повергает в дрожь.
Сидим мы по бортам. А нудный дождь
Бормочет в полумраке, пустомеля.
Кто мы такие? Различимы в нас
Все признаки блудосмешенья рас,
И только глубина печальных глаз
В нас выдаёт потомков Исраэля.
«Мы» Камянова – это ничуть не выходцы из России (как следовало бы ожидать от поэта-эмигранта) – это все израильтяне, независимо от различия «признаков блудосмешенья рас». Он узнает себя здесь в каждом бегающем по двору мальчишке:
Седьмые классы. Кипы всех расцветок.
Галдёж на перемене, беготня…
И среди этих сумасшедших деток –
Ушастый шкет, похожий на меня.
И, если уж зашла речь о похожести, – те, кто воочию видели Бориса Камянова, не могут не поразиться сходством стихов и их автора (а это обычно – один из безошибочных признаков оригинальности творчества, собственного голоса, свободы от повторов и подражаний). Строфы Камянова крепки и плечисты, образы ясны и проработаны, горизонт распахнут на весь окоем. Поэт оперирует крупными понятиями, разговаривая с миром и Богом, как оно и положено еврею: почтительно, но на равных. И эта равновеликость окружающего мира и собственной души – еще один признак: признак неподдельной цельности души и характера. Цельности непреходящей – невзирая на горечь, слишком часто звучащую в стихах поэта. Например, в этих, претендующих на подведение итогов:
Обмелел я под занавес, словно Арал,
Тратил воду живую души опрометчиво.
Столько счастья я в жизни порастерял,
Что сегодня терять уже нечего.
Но так уж повелось, что итоги своей жизни подводим не мы сами – это делают за нас родные и чужие, друзья и недруги, мифы и память, время и обстоятельства. Я уверен, что на праздновании своего юбилея Борис Камянов услышит много прекрасных слов; вспомнят и о книгах, и о журнальных публикациях, о переводах и о публицистике, о престижных призах и премиях. Мне же остается лишь еще раз пожалеть – пожалеть о том, что ивритский читатель, ивритская культура в целом остались в стороне от этого бурлящего темперамента, от этого страстного, любящего, неравнодушного взгляда.
Газета «Вести» 20.08.2015