Герой фильма «Кино про Алексеева» (реж. Михаил Сегал, Россия, 2014) – опустившийся одинокий старик, проживающий в деревне под Тулой и добывающий себе пропитание торговлей солеными огурцами на обочине третьестепенной шоссейки. Хромота, отросшие седые космы, толстые стекла в старомодной оправе, унылый беспросветный быт. Ощущение покинутости и заброшенности усугубляется тем, что старик (его играет Александр Збруев) явно не принадлежит к местному окружению: повадкой, разговором, одеждой он смутно напоминает провинциального интеллигента. Или, если угодно, бывшего провинциального интеллигента – не потому, что превратился из интеллигента в деревенщину, а потому, что превратился в ничто, в смирившееся с собственной никчемностью человекообразное существо, покорно ждущее смерти.
Этот-то Алексеев и получает вдруг телеграмму из Москвы. Пересчитав мятые рубли из заветной заначки, он едет в столицу (проселочный автобус, электричка), по дороге раздобыв (выпросив) гитару и кое-как приведя себя в порядок в старомодной парикмахерской. Выезжает старик рано утром; путь далек, и до цели своего путешествия он добирается уже глубокой ночью. Но его ждут.
Ждут в студии радиостанции для сеанса живого эфира. Выясняется, что опустившийся старик – знаменитейший в прошлом бард. Ведущая – элегантная женщина средних лет встречает его с явным душевным трепетом, как святую реликвию, властителя дум 60-ых и 70-ых годов, звезду жанра авторской песни. Усадив дорогого гостя в кресло, она прокручивает ему видеозаписи интервью: вот нынешняя молодежь поет песни Алексеева на улицах Москвы, вот космонавты шлют ему привет с межпланетной станции, а вот пожилые люди рассказывают о том, что обязаны любимому барду едва ли не всем лучшим в своей жизни. Ведущая передает изумленному старику факсимиле давних газетных статей, где поэзию Алексеева хвалят и Окуджава, и Бродский.
Затем в студию между делом забегает не кто иной, как Андрей Макаревич; увидев старика, он ахает: «Неужели это САМ Алексеев? А можно фото на память? Это ведь как в космос полететь, я всю жизнь мечтал о встрече с вами…»
И т.д. и т.п. Сюжет плавно и предсказуемо разворачивается по линии «позднее признание – заслуженный хеппи-энд». Параллельно сценам в студии следуют обрывки воспоминаний Алексеева: вот он, студент, выпивает с друзьями, вот он за кульманом в конструкторском бюро, вот он едет на знаменитый Грушинский фестиваль… Само собой, эти картинки молодости героя рассматриваются зрителем под самым благожелательным углом, ведь они должны вот-вот подтвердить значительность Алексеева как поэта и певца. Должны, но почему-то всё никак не подтверждают. Напротив, личность вырисовывается довольно посредственная, чтоб не сказать хуже. Как-то так получается, что паренек действительно не примечателен ничем – ни стихами, ни словами, ни мыслями. Совсем как горьковский Клим Самгин: а был ли мальчик?
Чем дальше, тем сильнее нарастает странное ощущение несоответствия нынешней студийной презентации тому, что демонстрируют кадры из прошлого. Там, в прошлом – легкомысленный бабник, неизвестный автор банальных песенок, которые не имеют вообще никакого успеха. Да к тому же он еще и, похоже, сексот-доносчик на службе областного КГБ… Гм… в самом деле, странно… Когда же, наконец, этот Алексеев проявит себя тем исключительным человеком, о котором писали Окуджава и Бродский, кем восхищается Макаревич?
Когда-когда… Никогда.
Это выясняется в самом конце, уже после того, как, удивив Алексеева дорогим подарком – граммофонной пластинкой фирмы «Мелодия» с записями его песен (сам бард и не подозревал о существовании этого диска), элегантная ведущая сажает его в такси и отправляет блаженно улыбающегося старика назад в Тульскую область. Вся презентация была подстроена, включая живой эфир. Интервью записаны со специально нанятыми актерами, газетные факсимиле изготовлены на компьютере, Макаревич любезно согласился сыграть крошечную сценку, а пластинка изготовлена в наши дни по заказу в количестве нескольких экземпляров. В реальности же ничего этого не было и в помине – ни широкой известности, ни отзывов великих поэтов, ни дисков с песнями. Был ничтожный человечек, бабник и стукач, не примечательный ничем, кроме, разве что, своей типичной посредственности…
И тогда уже, в самые последние минуты фильма, становится ясно, что он не столько про Алексеева, сколько про Ведущую. Про девочку, которая некогда была влюблена в красивого парня с гитарой. Про ее воспоминания о том времени, когда восторженная сила юности, подобно гигантскому увеличительному стеклу, делала мир огромным, радостным и цветным. И ничтожный Алексеев, как часть этого замечательного, преломленного волшебным кристаллом юности мира, казался ей столь же значительным, мудрым и необыкновенным. И вот теперь, сорок лет спустя, опознав своего бывшего кумира в опустившемся старике, который случайно попал в кадр случайного телерепортажа из тульского захолустья, она решила «исправить» прошлое, переписать его заново.
Я не знаю, стоит ли называть этот фильм хорошим. Наверно, его можно было снять лучше. Вероятно, его месседж мог бы звучать более внятно. Очень многие сюжетные концы в нем остаются неясными или незакрытыми. Но, с другой стороны, нуждаются ли они в прояснении и закрытии? Кого, в конце концов, волнует реальный жизненный путь реального Алексеева? Кому интересен вопрос, как именно он дошел, дополз, докатился до своей нынешней полуразвалившейся деревенской хибары? Разве он, Алексеев, важен в контексте этого страшного кино?
А что же тогда важно? Важна Ведущая, важен ее сын, важны мы с вами – все те, кто в той или иной степени переписывает сегодня ТУ эпоху. Не обнаружив надежных ценностей в настоящем и опасливо поглядывая в будущее, Россия усиленно реконструирует прошлое, надеясь найти там хоть какие-то мало-мальски пригодные ориентиры. В этой реконструкции кое-какие детали еще выглядят неприятно, но даже эти относительные неприятности вполне терпимы. Зато деревья там большие, люди интересны и благородны, а их свершения чудны и необыкновенны. Серое ничтожество там расцвечено яркими красками таланта, подлец объявлен мятущейся натурой, а непрезентабельные события и слова, такие как «предательство» и «стукач», либо обретают иной смысл, либо вовсе изымаются из обращения.
Авторы фильма неспроста выбрали в качестве своего тематического фона именно бардовскую песню, воспринимаемую сейчас многими как едва ли не единственное дуновение свежего ветерка в тогдашней мертвящей духоте. Потому что эта фраза про «дуновение свежего ветерка» – тоже муляж, имеющий мало общего с действительностью. Ведь за редкими исключениями «авторская песня» про палатку и костер, про пажей и королев, про светлый взгляд и туманное нечто представляла собой в лучшем случае бегство от реальности, а чаще всего – торжество банальности и фальши. Еще одна иллюзорная реконструкция, еще одна ложь. Понимаю, что этот абзац сильно заденет многих, но из песни слова не выкинешь, даже из бардовской.
Самое любопытное заключается в том, что, затеяв реконструкцию из чисто ностальгических побуждений, ее создатели в итоге увлекаются настолько, что начинают всерьез верить в сотворенного ими Голема. Подобно возвращающемуся в свою нору Алексееву, сладко прикрыв глаза, с мечтательной улыбкой ублаженного копеечкой идиота, они покачиваются в такт движению поезда, везущего их в безрадостное, безнадежное будущее. К ним, собственно, и обращается фильм Михаила Сегала:
– Эй, ребята! Проснитесь! Еще не поздно встряхнуться! Еще не поздно отбросить в сторону эту фальшивую гитару, вскочить, выбежать в заплеванный, заросший окурками тамбур. Еще не поздно выпрыгнуть наружу, в холод и снег. В реальный холод. В реальный снег.