Детей сбросил с крыши многоэтажного дома их собственный папаша, впоследствии покончивший с собой тем же способом свободного падения в смерть. А в день их похорон мне довелось наткнуться на характерную дискуссию в некой социальной сети. Думаю, ни к чему указывать тут адрес обсуждения и имена его участников; удручающе банальное само по себе, оно непременно возникает всякий раз, когда пресса и СМИ, звеня аршинными заголовками, отплясывают на крови очередной жертвы дето-, жено-, муже- или само- убийства.
Да-да, всякий раз чей-нибудь робкий человеческий голос нет-нет да пробьется сквозь дружный вой шакалов газетных прерий, сквозь трупоедную вонь телевизионной канализации, сквозь крысиный визг новостных радиопередач. Пробьется, мелькнет, подобно последнему взмаху руки утопающего, и тут же исчезнет в тошной коловерти медийных волн. Робость этого голоса видна в его даже не просительной, а во-просительной интонации:
«А не стоило ли подумать, прежде чем раздувать такой пожар в прессе? Есть ли польза в столь безудержном смаковании деталей этого прискорбного случая? Так ли уж необходимо в течение нескольких дней поддерживать всеобщий интерес к нему, помещая на первые страницы газет откровеннейшие фотографии и отряжая во все концы света отряды репортеров, сующих свои камеры и микрофоны в любую дыру, к любому говорящему рту? Нужно ли непременно информировать общество, что именно думают по данному поводу дальний родственник жертвы, ее сосед по поселку, дворник с параллельной улицы, собака дворника, щенки собаки дворника, а временами даже и блохи на оных щенках?»
Обычно эти едва слышные вопросы остаются без внимания: истекающие слюной шакалы слишком заняты своей страшной трапезой и даже не оборачиваются, чтобы огрызнуться. Еще бы: стоит лишь на секунду разжать челюсти, и в добычу тут же вцепится такой же голодный и такой же бессовестный коллега. Да и зачем отвлекаться, когда ответ хорошо известен и формулируется всего двумя словами, придающими отвратительной картине поедания падали совершенно иное, где-то в чем-то даже благородное освещение: «Общественный Интерес». Обществу интересно? Конечно, интересно – неспроста ведь люди читают, слушают, смотрят. А коли так, то в чем проблема? Профессия журналиста в том и заключается, чтобы удовлетворять общественный интерес. Точка. А потому отстаньте с вашими дурацкими вопросами и не мешайте жрать теплую, еще трепещущую плоть.
Но время от времени к вышеперечисленным робким вопросам присоединяется еще один, задаваемый и вовсе дрожащим от волнения голоском. И действительно, есть от чего волноваться: ведь этот чертов вопрос содержит в себе запретное слово «ответственность»! О, если уж чего журналистская братия на дух не выносит, так это упоминания об ответственности – своей, личной. Нет-нет, других-то наши акулы пера, крокодилы клавиатуры и пастыри компьютерных мышей призывают к ответственности повсеместно и ежеминутно. Они готовы пригвоздить к позорному столбу, облаять и задрать лапку буквально на всех – от премьер-министра до условной Масуды из Кирьят-Малахи. Но вот что касается собственной шкуры… — о нет, тут уже извини-подвинься! Стоит лишь заикнуться об этом, как стая гиен отрывается от самой аппетитной падали и дружно набрасывается на обидчика: «Да как он посмел?! Да откуда вдруг?! Да что это за такой невиданный зверь: журналистская ответственность?! Для журналиста есть Общественный Интерес – и точка! Общественный Интерес, и более ничего! А потому заткнись поскорее, пока не загрызли!»
А между тем прямая связь между широким публичным обсуждением случаев, подобных упомянутому в первом абзаце, и их повторяемостью давно уже считается доказанной. На эту тему написаны книги и статьи, проведены статистические исследования. Их результаты однозначны: там, где самоубийство (или иное проявление душегубства на почве отчаяния) мусолится местными СМИ, неизменно наблюдается резкий скачок в количестве аналогичных попыток. В социальной психологии этот феномен известен как Werther effect (эффект Вертера). Конечно, намеренное замалчивание или игнорирование подобных вывихов человеческого духа не исключает возможности их повторения в будущем – но, по крайней мере, способствует тому, что они остаются на прежнем количественном уровне (что также подтверждается статистикой).
Мальчик и девочка были сброшены с крыши на той же неделе, когда газеты и телерепортажи полнились детальными описаниями другого детоубийства. Мне трудно отделаться от мысли, что если бы мерзавцы из СМИ поумерили свой гадостный аппетит, эти дети, возможно, сидели бы сейчас за праздничным столом, а не лежали в могиле. Да, с крыши их столкнул отец, человек с помутившимся сознанием, не отвечавший за свой страшный поступок. Но его руками двигали вполне рациональные расчетливые подонки: репортеры, редакторы, фотографы, журналисты, ведущие новостей. Несчастный отец, убийца и самоубийца, был всего лишь марионеткой этой стаи гнусных шакалов: это они толкнули его на преступление, они вывели его на крышу, они, роняя слюну и задрав вверх поганые морды, ждали, когда наконец упадут с неба ужасные плоды посеянной ими бури.
«Это непрофессионально! – возмущалась одна из участниц упомянутой социально-сетевой дискуссии. — Журналист не может брать на себя ответственность за то, что происходит! Он всего лишь освещает события…»
Ложь! Тысячу раз ложь! Слова не освещают события, но формируют их (и статистика «эффекта Вертера» – лишнее тому подтверждение). Мы в жизни не видели какой-нибудь Джакарты; для нас это просто слово, окруженное еще несколькими сотнями, тысячами слов, прочитанных, услышанных, заученных. Это слово, ставшее реальностью – ведь мы свято убеждены в существовании этой никогда не виданной Джакарты и еще миллиона таких же словесных, виртуальных по сути своей объектов. Они существуют для нас лишь постольку, поскольку обозначены словами; и точно так же для нас не существует того, что словами не обозначено.
Да, человек бывает несчастлив, временами впадая в крайнее состояние несчастья, именуемое отчаянием. Но отчаяние безгласно и бесформенно; черным облаком оно затягивает весь видимый мир, не оставляя просветов. В форму его облекают слова: именно они придают облаку вид конкретного реального поступка. Человек, не знающий слова «самоубийство», не в состоянии совершить и само это действие. Телерепортаж, идущий под лицемерным девизом «мы рассказываем об этом во избежание повторения подобного», на деле служит детальной инструкцией для отчаявшейся души, подробным описанием способа душегубства. И чем страшнее этот способ, тем сильнее, тем громче последний выкрик отчаяния, которым только и может отчаявшийся человек объяснить миру, насколько ему плохо. И нет в такой момент ничего более подходящего, чем уверенность в том, что услужливые гиены растащат его еще теплые внутренности по страницам своих лживых газетенок, в живой эфир своих людоедских репортажей.
Что они и бросаются делать, едва дождавшись отъезда труповоза и санитаров смерти в ярких желтых жилетах. Бросаются, подготавливая таким образом новые убийства. Нечего и говорить, что это делается под аккомпанемент самых благонамеренных лозунгов, под крики о необходимости защитить беззащитных, под обвинения в адрес бездействующей полиции, погрязших в бюрократии социальных служб, равнодушных соседей и социальной атмосферы общества в целом. Нечего и говорить, что вся эта лживая суматоха не стоит и выеденного яйца. Нечего и говорить, что нет такого страха наказания, такой полиции, таких социальных работников и соседей, которые могли бы остановить отчаявшегося человека.
Помочь тут может только одно: сознание того, что его последний ужасный выкрик не будет услышан никем. Никем. Что никто не узнает, никто не обратит внимания, что ни одна газета не напечатает, ни один канал не сообщит и ни одна, даже самая вшивая радиостанция и полусловом не упомянет о нем в перерыве между песней о марокканской любви и курдским кулинарным рецептом. Что этот его крик неизбежно уткнется в непроницаемую стену молчания, так же, как и вся его предыдущая, несчастная, никчемная, никому не потребная жизнь. А потому и кричать не имеет смысла. А потому нужно отложить нож, пистолет, удавку и попробовать просто уснуть в надежде на то, что назавтра многоликий мир повернется к тебе своим приветливым лицом, а не постылой изуверской харей.
Все это так понятно. Непонятно другое: какого черта бездействуем мы все? Мы, те самые, кто посредством рейтинга демонстрирует наличие священного Общественного Интереса? Почему мы не пишем писем, не звоним в редакции, почему покупаем эти липкие от крови газеты, смотрим эти порнографические репортажи, сотрудничаем с этими бессовестными редакциями, отвечаем на эти вопросы, даем эти интервью? Неужели мы не понимаем, что завтра на месте этих отчаявшихся душ, на месте этих загубленных детей будут наши близкие? Будем мы, мы сами.
Бейт-Арье,
2013