маленькая трагикомедия
Действующие лица
Режиссер (прогрессивного направления)
Продюсер (невежественный хам, как и все они)
Саида Умм—Культур (феминистка, прогрессистка и веганка)
КГБТ (представитель меньшинства)
Беженец (аллах велик)
Клацхоффер (сионист)
Действие первое (маленькая комедия с элементами большой трагедии)
На сцене – столик и несколько стульев. Возле одной из кулис – инвалидная коляска с сидящим в ней манекеном. Манекен одет в длинный халат с капюшоном, на плечах у него – бело-голубой платок. Выходит Режиссер, останавливается перед коляской, обходит ее и вдруг набрасывается на манекен. Дав кукле несколько пощечин, он срывает с ее плеч платок, который оказывается флагом Израиля. Бросив флаг на пол, Режиссер принимается топтать его. В это время из противоположной кулисы выходит Продюсер. Он молча взирает на происходящее. Закончив топтать флаг, Режиссер несколько раз яростно плюет манекену в лицо. Затем он отвешивает кукле оплеуху – на сей раз такую сильную, что манекен вылетает из коляски на пол.
Продюсер: Ну зачем же так-то?
Режиссер (только сейчас заметив, что он не один): Ах, это вы…
Тяжело дыша, отходит к столику, снимает и вешает на спинку стула пиджак, а затем достает из ящика стола пачку мятых бумажных листов.
Продюсер: Я говорю – зачем же так-то? За инвентарь деньги плачены.
Режиссер (надменно): Вообще-то я не обязан вам ничего объяснять. Художник волен в своих творческих проявлениях.
Продюсер: Чего?
Режиссер: Жан-Поль Сартр не начинал работать, не обругав кого-нибудь самым абсурдным образом. Сальвадор Дали бросал из окна тухлые яйца на головы прохожих. А Давид Гроссман и вовсе отрицал свое родство с Василием…
Продюсер: А мне плевать. Я не платил ни Сальвадору Гроссману, ни Давиду Старту, ни Жан-Поль Финишу. А тебе плачу. Так что будь любезен подобрать инвентарь с пола.
Режиссер: А то что?
Продюсер: Ну как хочешь… (делает несколько шагов к выходу)
Режиссер (поспешно): Ладно, ладно… (бросается к манекену, возвращает его в первоначальную позицию) Но имейте в виду: я делаю это исключительно потому, что… потому, что… в соответствии с требованиями мизансцены! Я так вижу, вот! Джизус! Я так вижу…
Продюсер: Не знаю, чего ты видишь… (по-хозяйски усаживается за столом) Зато знаю, чего ты не увидишь: бабок моих, вот чего. Говорю сразу: другого инвентаря не будет. Загнобишь эту куклу – пеняй на себя!
Режиссер: Как вы не понимаете? Я обязан войти в настроение, ощутить творческий заряд… Художник без этого не может. Пьеса выражает презрение и ненависть ко всему, что олицетворяет этот омерзительный тип (кивает на манекен). Эту ненависть надо непременно передать зрителю, который, в свою очередь, должен ощутить ее всем своим существом. А как он ощутит, если теми же чувствами не проникнутся актеры… режиссер… все люди театра? Мы просто обязаны… (подступает поближе к креслу) просто обязаны возненавидеть его… возненавидеть! Возненавидеть! Мы просто обязаны! Джизус! Тьфу на него! (плюет манекену в лицо) Тьфу! Вот тебе! Вот тебе! Вот!.. (в запале замахивается).
Продюсер: Не трожь инвентарь!
Режиссер (вовремя спохватившись, уныло): Но плевать-то можно?
Продюсер: Плювать – плюй, а рукам воли не давай! Хотя бы до премьеры. Говорю тебе: другой куклы не будет!
Режиссер понуро топчется возле кресла, подбирает флаг, начинает отряхивать его.
Режиссер: Что ж теперь, даже и флаг не потоптать? Это же тряпка сионистской заразы… Сионистской опухоли на теле прогрессивного человечества…
Продюсер (милостиво): Опухоль топчи, так уж и быть. Флаги они нам сами забесплатно присылают от ихнего культурного антраше. Я целую пачку запас – надолго хватит. Топчи, сколько хошь…
Входит Саида и останавливается, гневно уставившись на Режиссера, который продолжает отряхивать флаг – как будто размахивает им.
Саида (возмущенно): Куда я попала, куда?!
Продюсер (иронически): Куда ты попала, куда?
Саида: Сионистский флаг?! Гнездо апартеида?! Позорное пятно на челе прогрессивного человечества?!
Режиссер: Нет-нет, что вы! Инвентарь. Это всего лишь инвентарь. Вот, смотрите…
Снова бросает флаг на пол и принимается топтать его. Саида присоединяется к Режиссеру. Какое-то время они ожесточенно топчут флаг.
Режиссер (тяжело дыша): Вы на пробы?
Саида: Ага. Вы режиссер?
Режиссер: И актер.
Саида: Ага. Сейчас это модно. Будете пробовать?
Режиссер: Вас?
Саида (возмущенно): Не меня, а мою актерскую игру! Что это за грязные намеки?! (перестает топтать флаг и отходит в сторонку).
Режиссер (возвращаясь за стол): Никаких намеков, о чем вы вообще… Джизус!
Саида: То-то же. Сейчас с этим строго. Сексуальные домогательства – дело серьезное. Знаете, сколько я таких вот шовинистов сдала в полицию?
Режиссер: Шовинистов тут нет и быть не может. А что касается проб, то первый экзамен вы сдали на отлично. (показывает на истоптанный флаг) Театр – искусство единомышленников.
Продюсер: Разве у нас есть женская роль?
Режиссер: Конечно, вы что, забыли? Жена сиониста.
Саида (возмущенно): Вы с ума сошли! Всему есть предел. Саида Умм-Культур не станет играть подобную гадость. Жена сиониста – хуже самого сиониста.
Продюсер: Это почему же?
Саида: Она добровольно отдается оккупанту! Позор!
Режиссер: К сожалению, другой женской роли у нас нет. Даже для… как вы сказали, вас зовут?
Саида: Саида Умм-Культур!
Режиссер: Даже для женщины с таким красивым именем.
Саида: Вы понимаете, что это дискриминация по национальному и половому признаку? И почему ваш приятель пялится на мою грудь?
Продюсер: Нельзя пялиться на то, чего нет, милочка…
Режиссер (испуганно): Ш-ш-ш… зачем вы…
Саида (торжествующе): Ага! Сексистские нападки!
Режиссер: Пожалуйста, госпожа Саида. Никто ни на кого не нападает. У нас просто нет для вас подходящей роли…
Саида: А командир борцов за свободу угнетенного арабского народа Палестины?
Режиссер: Командир…
Саида: Да-да, командир! Не виляйте! Я видела список ролей! (Продюсеру) А вы перестаньте пялиться на мой зад! Я вас засужу – обоих!
Режиссер: Обоих? Меня-то за что?
Саида: Ага! Значит, признаете, что его – есть за что!
Продюсер: Слушай, а может, взять ее?
Режиссер: Но командир ведь мужчина! Джизус! Это мужская роль…
Саида: Согласно закону о половом равноправии, мужских ролей в обществе больше нет! А согласно закону об исправляющей дискриминации, минимум треть мужских ролей должны быть заняты женщинами!
Продюсер: Что-то ты совсем завралась, милочка. Если по первому закону мужских ролей больше нет, то второй закон и вовсе ни к чему.
Саида: Что? (после паузы) Перестаньте пудрить мне мозги! Минимум треть – женщины!
Продюсер: Что ж, тогда осталось выбрать нужную треть (обходит Саиду, придирчиво осматривая ее ног до головы). Честно говоря, меня не прельщает ни одна из этих третей… Какие-то они… гм… не женские.
Саида (возмущенно): Нет, это уже слишком! По-вашему, ни одна из моих третей не может быть командиром?! Давненько мне не приходилось попадать в такую шовинистическую клоаку! Два сексиста, один из которых половой маньяк, а второй – бегает с сионистским флагом. Ждите вызова в суд!
Режиссер: Хорошо, хорошо! Будете командиром… (роется в бумагах на столе) Я перепишу роль. Здесь… и здесь… и здесь…
Саида (мгновенно успокоившись): То-то же. Тогда введите меня в курс дела. Только вкратце, не рассусоливая.
Режиссер: Вы что же, получается, не читали пьесу? Джизус!
Саида: Кто же заранее читает пьесу? Это плохая примета. Вводите меня, вводите…
Продюсер: Ага. Кстати, я бы тоже послушал.
Режиссер: Хорошо. Представьте себе – корабль. Пассажирский лайнер. Плывет… плывет… плывет…
Продюсер: Куда?
Режиссер (с досадой): Какая разница? Куда плывет история? Этот корабль – символ истории всего человечества.
Продюсер: Понятно. Значит, на дно.
Режиссер: Ну при чем тут дно? Человечество еще можно спасти. Если настойчиво бороться с глобальным потеплением…
Саида (подхватывает): …сексизмом, шовинизмом и национализмом…
Режиссер: …а также последовательно выступать за социальную справедливость…
Саида: …феминизм, прогрессизм и социализм…
Режиссер: …охранять природу от человека, а человека от полиции…
Саида: …вовремя кастрировать бедных уличных котиков и собачек…
Режиссер: …и, напротив, поощрять все и всяческие виды любви человека к человеку…
Саида: …а также к любому другому подходящему, подлежащему…
Режиссер: …и подвешенному объекту…
Саида: …добиться полного равенства полов…
Режиссер: …стен и потолков…
Саида: …перейти на правильное питание, исключив из рациона мясо, птицу, рыбу и молоко…
Режиссер: …а также растительную пищу с признаками души и индивидуального поведения…
Саида: …и, наконец, узаконить аборты плода, достигшего возраста избирательного ценза…
Режиссер: …если, конечно, он намерен голосовать против всего вышеперечисленного… (переводит дух) И тогда…
Саида: …тогда!
Режиссер: Тогда есть шанс избежать всемирной катастрофы!
Саида (хлопает в ладоши): Замечательная пьеса!
Пауза
Продюсер (недоуменно): Ничего не понимаю. Где же тут пьеса? Потепление сексизма, шовинизм кошечек, социализм собачек, аборты полов и потолков, да еще и жрать ничего не дают… Каша какая-то дурацкая. Вернее, каша тоже под запретом. Где сюжет, где актеры? Что вы мне голову морочите?
Режиссер: В принципе, можно было бы обойтись и без сюжета. Искусство будущего к этому и стремится. Останется одна лишь сверхзадача, художественный месседж, полет творческого воображения… Но пока что, увы, приходится отвлекаться для таких вот мещан и филистеров (указывает в зал). Они, как и вы, не мыслят развлечения без какого-нибудь дешевенького сюжетика. Джизус!
Продюсер: Ну ты нахал… Это для тебя сюжетик дешевенький – ты-то за него ни копейки не выложил. А если я вот прямо сейчас повернусь и уйду? А?
Саида (шепотом): Это вообще кто?
Режиссер (шепотом): Продюсер…
Саида: Ну так продай ему чего-нибудь…
Режиссер (Продюсеру): Погодите. Ну что вы так сразу – «уйду, уйду…» Прямо как примадонна в старые времена.
Продюсер: Вот именно! В старые времена хотя бы были примадонны. Было за что ухватиться… (покосившись на Саиду) в сюжетном смысле… А у нас? Тьфу! Смотреть не на что. Треть женщины в роли мужчины и кукла-манекен! Ну на черта вам кукла-манекен? Он стоит в пять раз дороже, чем любая треть этой женщины!
Саида: Эй, эй! Придержите язык, мистер-как-вас-там!
Режиссер (поспешно): Хватит, хватит. Вернемся лучше к пьесе. Итак, корабль. Корабль плывет – не спрашивайте куда. В будущее. То есть в туман. Представьте себе: туман, туман… сиреневого оттенка… свет поставим здесь и здесь…
Продюсер: Ты можешь конкретней? Чтоб без тумана.
Режиссер: На лайнере – пассажиры. Буржуазная публика. Отжившее, бесполезное, загнившее в филистерском паразитизме общество. Их много… много…
Продюсер: На массовку денег не дам.
Режиссер: И не надо! Не надо! Джизус! Мой замысел: пассажирами будут зрители спектакля. Пусть они представят себя на корабле. По сути ведь так оно и есть: мы все плывем на корабле истории. И туман… туман…
Саида: Гениально!
Продюсер (теряя терпение): Еще раз скажешь про туман – уйду. Не в туман – в дверь.
Режиссер: Ладно, ладно. Среди пассажиров корабля есть особенно отвратная пара. Это сионист Клацхоффер и его жена. Клацхоффер прикидывается якобы инвалидом, якобы паралитиком, якобы потерявшим способность двигаться после якобы заключения во время якобы имевшего места якобы Холокоста.
Продюсер: Стоп! Тут я не понял. Он инвалид или нет?
Режиссер: Якобы.
Продюсер: То есть нет?
Режиссер: То есть неважно. В спектакле он представлен вот этим манекеном. Разве важно, действительно ли манекен инвалид?
Продюсер: Что ты мне голову морочишь? Манекен не может быть инвалидом.
Режиссер: Вот именно! Джизус! Манекен не может быть инвалидом! И сионист тоже! Потому что оба – не люди! Мой замысел принципиально расчеловечивает сиониста Клацхоффера, превращая его в манекен!
Саида: Гениально!
Продюсер: Еще раз… ты его расцеловываешь…
Режиссер (снисходительно): …расчеловечиваю…
Продюсер: Ты его расцелопучиваешь… чтобы что?
Режиссер: Чтобы сбросить его с корабля истории!
Саида: Гениально!
Продюсер: Да, но почему?
Режиссер: Что «почему»?
Продюсер: Почему его надо для этого расцело… это самое? Почему нельзя просто бросить за борт артиста-человека? Манекен-то дороже, сколько раз тебе объяснять?
Режиссер: Потому что мы гуманисты!
Саида: Гуманисты!
Режиссер: Потому что гуманисты не могут бросить за борт человека!
Саида: Не могут! Гениально! Человека не могут! А сиониста могут! Гениально!
Продюсер (после паузы): Это хитро. Молодец. Все-таки кой-чего соображаешь.
Режиссер: Спасибо.
Продюсер: Но как тогда с его женой?
Саида (восторженно): За борт! С корабля истории!
Режиссер: Жена остается…
Продюсер и Саида: Почему?!
Режиссер (печально): Вы еще спрашиваете почему… Я не могу расчеловечить еще и жену! На двух манекенов просто не хватает бюджета.
Саида: Какой позор…
Продюсер: Так брось ее, не расцеловывая. Подумаешь!..
Режиссер: Это антигуманно! Как вы не понимаете! Джизус! Мы не можем уподобляться фашистам! Чтобы бросить кого-то за борт, его надо сначала расцело… тьфу!.. расчеловечить! Вот если вы увеличите бюджет…
Продюсер (поспешно): Нет-нет. Пусть жена остается. Мы все-таки гуманисты. Верно, Ставрида?
Саида: Саида!
Продюсер: Саида, ставрида… не в этом дело. Селедка, она завсегда селедка. Жена остается. Из соображений гуманности.
Режиссер: Пойдем дальше. Экзистенциальным антиподом четы сионистов, ее квазисмысловым полюсом…
Продюсер: Стоп, стоп! Мы же договорились – без тумана!
Режиссер (вздыхая): Ладно, ладно… Слово «противники» вам, надеюсь, понятно? Если сионист Клацхоффер и его жена представляют абсолютное зло, оккупацию и апартеид, то их противники, рыцари добра и света, олицетворяют свободу и независимость, веру, любовь и надежду на счастье всего прогрессивного человечества. Так достаточно ясно?
Продюсер: Пока нет. Сионистов, как я понял, мы сталкиваем за борт, предварительно расцеловав…
Саида: Частично!
Продюсер: …предварительно частично расцеловав.
Саида: Частично сталкиваем!
Продюсер: Хорошо, частично сталкиваем. А что при этом делают рыцари?
Режиссер: О, Джизус! Неужели непонятно? Они и сталкивают!
Продюсер: Ага…
Режиссер: В открытом море корабль захватывает группа героических арабских шахидов под командованием брата Азиза Абу-за-Режу.
Продюсер: Чьего брата?
Режиссер: Ничьего брата! Или чьего-то, неважно. Они так себя называют – брат Азиз, брат Ахмад… Ну, как раньше коммунисты с их товарищем. Когда говорили: «и лично товарища Сталина», имели в виду самого Сталина, а не его товарища. Вот и шахиды так же.
Продюсер: Что-то я совсем запутался. Шахиды имели самого Сталина… а кто имел товарища?
Саида: Брат! Брат Азиза!
Продюсер: Ага… И это что – будет происходить прямо на сцене?
Режиссер: Нет! Джизус! Нет! На сцене будет происходить столкновение двух миров! Мира мира и прогресса – и мира войны и буржуазной реакции.
Продюсер: Буржуазной эрекции…
Саида: Реакции! Реакции! Нет, вы точно какой-то сексуальный маньяк! Если бы вы не были продюсером, я уже давно подала бы жалобу в полицию!
Продюсер: Да заткнись ты, наконец, треть женщины! Вот ведь пристала… Значит, эти братья мира, прогресса и Мухаммада…
Режиссер: …Азиза Абу-за-Режу. Но и Мухаммада тоже…
Продюсер: … будут сталкивать с корабля…
Режиссер: …с корабля истории…
Продюсер: …расчелобиченную куклу сиониста…
Режиссер: …а в его лице – жупел Холокоста! Наконец-то вы все поняли!
Продюсер (удивленно): Жопель в лице? А это еще как? Не боишься, что треть женщины тебя по судам затаскает?
Саида: Жупель! Жупель! Не жопель, а жупель! Тьфу, жупел… Вы что, настолько невежественны, что никогда не слышали этого слова?
Входят КГБТ – жеманный и женственный представитель сексуального меньшинства и Беженец – здоровенный звероподобный детина.
Режиссер: О, наконец-то! Где тебя так долго носило?
КГБТ (устало): Ты думаешь, легко было найти и приволочь сюда беженца?
Режиссер: А в чем проблема? Они сейчас повсюду!
КГБТ: Так-то оно так, но никто из них не хочет покидать родного гнезда. Боятся.
Режиссер: Что за чушь? Я-то думал, что они потому и зовутся беженцами, что покинули свои родные гнезда.
КГБТ: Так это когда было… А теперь у них гнезда здесь. (начинает загибать пальцы) На площадях, в парках, в приютах, в заброшенных зданиях, на детских площадках, перед универмагами, во дворах…
Режиссер: Хватит, хватит! Мысль понятна. Непонятно, почему они боятся покидать эти гнезда. Я имею в виду новые.
КГБТ: Как это почему? Потому что их тут же займут другие! Знаешь, сколько претендентов на одну детскую песочницу…
В процессе этого диалога Беженец бродит по сцене, тщательно осматривая, обнюхивая и пробуя на зуб каждый предмет. Особенное внимание он уделяет сумочке Саиды; женщине лишь ценой значительных усилий удается отстоять свое добро от посягательств пришельца. Беженец, впрочем, не успокаивается и продолжает упорную охоту за сумочкой и во время дальнейшего разговора между Режиссером, Продюсером и КГБТ.
Продюсер: Стоп, стоп! (Режиссеру) Ты можешь объяснить мне, что происходит? Кто эти люди, и что они здесь делают?
Режиссер: Конечно. Знакомься, это один из наших актеров. Его зовут КГБТ. (представляет их друг другу) КГБТ – Продюсер… Продюсер – КГБТ…
КГБТ: Очень приятно.
Продюсер: Как бы кто? Как бы Тэ? Тэ – это имя такое? Корейское или китайское? На корейца вроде не похож…
Режиссер: И на китайца тоже. Ка-Гэ-Бэ-Тэ – это одно имя. Обозначает принадлежность к популярному сообществу сексуальных меньшинств.
Продюсер: Ах, вот оно что… То-то я вижу… Теперь понятно. Погоди-погоди…– они ведь как-то иначе зовутся. Как же это? (трет ладонью лоб).
КГБТ: ЛГБТ. Вы имеете в виду ЛГБТ.
Продюсер: Вот! Верно! ЛГБТ! Почему же ты КГБТ?
КГБТ (застенчиво): Так намного солидней. Я ведь все-таки артист… ЛГБТ – мое интимное имя, а КГБТ – сценический псевдоним. В нашем спектакле я играю командира арабских борцов за свободу, выбрасывающих с корабля истории…
Продюсер (подхватывает): …жопель в лице Холокоста! Да-да, мне уже рассказали. Странно, что это поручено именно тебе. (Режиссеру) Парадоксально мыслишь, художник!
Режиссер (смущенно): Слушай, КГБТ… это не совсем так. Я… мы… Бюджетная необходимость…
КГБТ: Что такое? Ты лишаешь меня роли? Ты?! Меня?! Но почему?! Только потому, что я – КГБТ? Вернее, ЛГБТ? Но это противозаконно! Это неслыханно! Я буду жаловаться в КГБ! В АНБ! В БДТ! Я буду жаловаться во МХАТ!!
Режиссер (в ужасе): Только не это! Джизус! (при этом слове Беженец прекращает охоту за сумочкой и секунду-другую стоит в сомнении, но затем возвращается к прежнему занятию) Никто не лишает тебя роли, что за ерунда? Просто… я… мы… мы сделали небольшую рокировку. Ты переведен на роль большого драматического накала, на роль, которая… которая соответствует признанной глубине твоего замечательного таланта. А более простую роль командира борцов за свободу, брата Азиза Абу-за-Режу будет исполнять госпожа Саида Умм-Культур.
КГБТ: Кто-то?
Режиссер: Вот она.
КГБТ: Но она женщина!
Режиссер (запальчиво): А ты – мужчина?! Какая вообще разница, кто есть кто?! Мы, в конце концов, живем в постмодернистской реальности или где?
КГБТ: И какая же роль теперь у меня? Капитана?
Режиссер: Нет, капитан остается у меня. Ты будешь женой сиониста.
КГБТ: Я?! Женой?! Но она женщина!
Режиссер: Да что ты заладил: «она женщина, она женщина…» Ну женщина, ну так что? Запрещено быть женщиной? Сейчас это намного почетней, чем быть мужчиной. И чем тебя так пугает женская роль? Во времена Шекспира все актеры в театре были мужчинами. Считай, что мы просто вернулись к старой доброй традиции… (указывает на Беженца, по-прежнему ведущего охоту за Саидой и ее сумочкой) Слушай, чего он так мельтешит? У меня уже голова кругом идет от этой беготни…
КГБТ (пожимает плечами): Откуда мне знать? Ты просил привести беженца. Я привел. Дальше сам разбирайся… (качает головой) Жена сиониста, видите ли… черт-те что…
Продюсер: Действительно, что тут делает этот папуас?
Режиссер: Нельзя ли обойтись без замечаний расистского характера? Это не папуас! Это беженец из… из… КГБТ, откуда он?
КГБТ: С улицы.
Продюсер: Понятно, что не с луны. Где ты его подобрал такого?
КГБТ: У здания представительства ООН. И я его не подбирал. Он сам меня подобрал.
Продюсер: Это как? Зачем?
КГБТ: А черт его знает. Он по-нашему только два слова знает.
Режиссер: Ну, это не редкость. Наверно, «здрасте» и «спасибо»?
КГБТ: Нет. «Аллах велик».
Беженец (не прекращая погони): Аллах велик!
КГБТ: О! Слыхали? Только это и говорит. Но жестикулирует красноречиво.
Продюсер: И что он тебе нажестикулировал?
КГБТ: Когда?
Продюсер: Когда тебя подбирал, вот когда! Что ты дурачком прикидываешься? Жена сиониста должна быть сообразительной. Входи в роль!
КГБТ (неуверенно): Судя по тем жестам (показывает), он хочет есть. Он мне вот так показал… я ему покивал… и всё. Дальше мы шли вместе. Сюда. Слушайте, чего вы от меня хотите? Сказали привести беженца, я привел. Всё!
Продюсер (Режиссеру): Действительно. Зачем тебе этот… гм… каннибал?
Режиссер: Для аутентичности. В качестве борца за свободу. Роль без слов, просто постоять немного на сцене. Особенно важно, если учесть, что командир у нас теперь женщина. Надо добавить грубой мужской силы. По-моему, он подходит, как вам кажется? И внешность, и движение… И по бюджету хорошо: заплатим как статисту.
Продюсер: Правильно мыслишь… Хотя, похоже, он готов работать за еду и ночлег. Надо бы его накормить для начала. Когда кого-нибудь дикого приручаешь, это главное правило. У нас тут есть чего-нибудь съестное?
Режиссер: Откуда?
Продюсер: А чего он за Сайрой бегает? Потому беженцу положено бежать? Слушай, а может, он людоед? Давай скормим ему эту треть женщины. Это решило бы сразу несколько проблем…
Саида (возмущенно, пробегая мимо): Я все слышу! Вы за это ответите!
Беженец (не прекращая погони): Аллах велик!
Режиссер: Вроде случаи людоедства пока не зарегистрированы.
Продюсер: А может, у нее в сумочке еда? Эй, Сайра! У тебя, случаем, нет ли пожрать чего-нибудь?
Саида: Я Саида! Саида!
Продюсер: Да хоть барракуда! Я спрашиваю: есть пожрать или нет?
Саида: Есть! Бутерброд! С хумусом!
Продюсер: Вот вам и разгадка! Что я говорил? Шерше ля хумус! Отдай ему!
Саида (пробегая мимо): Что?!
Режиссер: Отдай ему бутерброд, и он отстанет! Наверно…
Саида на бегу открывает сумочку, вытаскивает пакет с бутербродом и бросает его на стол. Беженец жадно хватает пакет, раздирает полиэтиленовую и бумажную обертки, и, усевшись по-турецки на пол, принимается поглощать бутерброд. Саида, тяжело дыша, останавливается и с жалостью смотрит на своего недавнего преследователя.
Саида: Бедненький… Что же вы сразу-то не сказали, что он хочет кушать? Я ж не знала.
Все сочувственно глядят на Беженца, который, рыгая и чавкая, запихивает в пасть бутерброд, давится, откашливается, а затем долго облизывает пальцы.
Продюсер: Во оголодал-то чувак… Видать их там в пустыне совсем не кормят. Одна нефть, а жратвы небось ни крошки.
Беженец (с набитым ртом): Аллах велик…
Саида (Продюсеру): Вот смотрю на вас и удивляюсь: откуда в нашем цивилизованном обществе есть еще такие невежественные сексисты-расисты-шовинисты? Вы, наверно, еще и ПОС?
Продюсер: Я?! Поц?! Ну знаете… (Режиссеру) Слушай сюда, парень. Если твоя Сардина еще раз обзовет меня поцем, я… я… я ее…
Саида: Не поцем, а ПОСом! ПОС – поедатель скота! Так называются подобные вам безнравственные любители стейков, антрекотов и шницелей! Вы мало того, что мучаете беззащитных коров, телят и бычков, так еще и способствуете глобальному потеплению посредством выброса желудочных газов!
Продюсер: Клевета! Вранье! За все это время я ни разу ничего такого не выбросил!
Саида: Не вы! Коровы! От растительной пищи в желудке коров образуются газы. Газы поднимаются в атмосферу… поднимаются… поднимаются… и там способствуют гибели планеты. Сегодня это знает каждый школьник. Но вы, наверно, в школе не учились.
Продюсер: Я ж говорю: у тебя с логикой проблемы. Если от растительной пищи получаются газы, то надо изолировать таких, как ты, травоедов. А меня, наоборот, награждать за каждый съеденный мною стейк. Поскольку это уменьшает количество коров. Логика, Ставрида, логика!
Режиссер (со стоном): Ну вот, вы и до фашизма дошли! Изолировать травоедов! Джизус! Куда изолировать?! В концлагеря? Может, предложите еще и травить их газами, как во время Холокоста?
Саида: …которого не было!
Режиссер: Да-да… которого не было! Вы – мало того что фашист, так еще и фальсификатор истории! Джизус!
Беженец (вскакивая на ноги): Джизус?! Джизус?! Аллах велик!..
КГБТ: Смотрите! Он выучил еще одно слово!
Беженец вытаскивает спрятанный за спиной огромный тесак и набрасывается на Режиссера. Тот убегает. Начинается погоня. Режиссер и преследующий его Беженец мечутся по зрительному залу, то убегают за кулисы, то снова выскакивают на сцену.
Продюсер: Что это с ним? За что? Почему? Тоже коровы нагазовали?
Саида: Всему виной ваши фашистские штучки! Вывели из себя человека! И как всегда, страдает безвинный…
КГБТ: Кажется, я понимаю. Ему не понравилось слово.
Продюсер: Слово? Какое слово?
КГБТ (шепотом): Джизус…
Продюсер: Джизус?!
КГБТ (испуганно): Тише! Тише! Многие беженцы этого слова на дух не переносят. Как услышат, сразу хватаются за нож…
Продюсер: Но почему?
Саида (запальчиво): Вы еще спрашиваете почему! Наследие колониализма! Века угнетения под тенью креста! Свободолюбивые народы Азии и Африки расправляют плечи и распрямляют спину!
Режиссер (пробегая мимо): Помогите! Сделайте что-нибудь!
Беженец (не прекращая погони): Аллах велик!
Продюсер: Слушай, Ставрида, кончай блажить! Наш Режиссер ничего не колонизировал, кроме моего кошелька. И ничего не угнетал, кроме моего долготерпения. Объясни этому свободолюбивому народу, чтобы немедленно прекратил безобразничать, или я вызову полицию!
Саида: Как я ему объясню? Он ведь не понимает языка захватчиков!
Продюсер: Так объясни на языке угнетенных! Ты ведь у нас, судя по имени, из тех же краев. Ну, давай, скорее! Ведь зарежет! Как пить дать зарежет! Что ты молчишь?!
Режиссер (пробегая мимо): Помогите! Умоляю!
Саида (еле слышно): Я не знаю…
Продюсер: Что?! Что ты сказала?!
Саида: Я не знаю его языка.
Продюсер: Совсем?!
Саида: Совсем…
Продюсер: Тогда почему…
Саида (яростно, переходя в наступление): Потому что захватчики и колониалисты лишили меня родного языка! Родной культуры! Родных ценностей! И теперь я даже не могу объяснить этому благородному защитнику свободы, на кого ему следует обратить свой справедливый гнев. И вот вам итог: гибнут невинные (указывает на пробегающего мимо Режиссера) вместо истинных виновников (указывает на Продюсера).
Режиссер спотыкается и растягивается посреди сцены. Беженец настигает его.
Продюсер: Джизу… Пардон, я хотел сказать: Боже! Сделайте что-нибудь!
Беженец (торжествующе): Аллах велик!
Беженец рывком ставит Режиссера на колени, встает за его спиной и примеривается к горлу, явно намереваясь пустить в ход свой огромный тесак.
Продюсер: Он сейчас отрежет ему голову! Какое варварство!
Саида: Ну почему сразу «варварство»?! Почему варварство?! Все-таки вы – неисправимый расист! А убивать людей с беспилотников – не варварство? У каждого народа свои обычаи, своя культура…
Продюсер: Я звоню в полицию (достает из кармана телефон).
КГБТ: Не надо! Полиция все равно не успеет! Если он увидит, что вы позвонили, то отрежет головы и нам…
Беженец (продолжая примериваться): Аллах велик!
Продюсер (КГБТ): Тогда сделай что-нибудь! Кто из нас тут КГБ? Кроме того, это ведь ты приволок сюда этого людоеда!
Саида: Он не людоед! Он свободолюби…
КГБТ (отчаянно): А, была – не была!
КГБТ в отчаянном броске добегает до инвалидного кресла с манекеном, хватает скомканный израильский флаг и, полностью развернув, демонстрирует его Беженцу.
Беженец (яростно): Аллах велик!
Беженец оставляет Режиссера и бросается на КГБТ – точнее, на флаг. Дальнейшее напоминает бой быков, где Беженец выступает в роли быка, КГБТ – матадора, а флаг – мулеты. Режиссер, не веря своему счастью, прячется за спины Продюсера и Саиды. Несколько раз проведя «быка» вокруг бедра, КГБТ набрасывает флаг ему на голову и успешно ретируется. Беженец срывает с себя бело-голубую ткань, бросает ее на пол и принимается кромсать ударами тесака.
Продюсер (восхищенно): Ну ты даешь, парень! Высший класс! Настоящая коррида. Еще немного, и я бы начал кричать «Оле! Оле!»
КГБТ (тяжело дыша): Грехи юности… Моей первой любовью был матадор из Севильи. Мы с ним такие выкрутасы выделывали… Ах…
Режиссер: Но ты его только отвлек. Сейчас он покончит с флагом и вспомнит обо мне! Джиз…
Все хором: Шш-ш!..
КГБТ: Не вспомнит, не бойся. В этом весь фокус корриды. Бык может запомнить только последнюю обиду… Главное, ты тоже теперь забудь про Джиз…
Все хором: Шш-ш!..
Саида: Коррида! Позор! Я просто не верю своим ушам! Ну ладно – этот фашистский расист (указывает на Продюсера), но вы-то – прогрессивные, творческие личности, авангард прогрессивного человечества?! И вы туда же?! Коррида! Бесчеловечное убийство быка! Уму непостижимо!
Продюсер: А чего такого, Сайра? Ты ж сама говорила: чем меньше быков, тем меньше выбросов в атмосферу.
Саида (презрительно): Вам этого все равно не понять… Но вы… (обращается к Режиссеру и КГБТ) Позор. Какой позор… Я чувствую настоятельную необходимость извиниться за ваше постыдное поведение.
Режиссер: По-твоему, было бы лучше, если бы он отрезал мне голову?
Саида: Как ты не понимаешь? Мы должны смиренно принимать на себя ответственность на свои прошлые преступления! Смиренно!
Саида подходит к Беженцу, который сидит на полу, уже без прежнего энтузиазма раздирая куски ткани на более мелкие клочки. Саида присаживается рядом на корточки и ласково кладет руку ему на плечо.
Саида: Пожалуйста, примите мои искренние извинения за непозволительное поведение моих товарищей. Мы очень рады принять вас здесь, на нашей… вернее, на этой земле. Не как гостя – как хозяина. Ведь вы – человек, а человек проходит как хозяин необъятной родины своей. А родина человеку – вся планета. Это прекрасно, не правда ли?
Беженец: Аллах велик!
Саида: Вы совершенно правы! (оборачивается к Режиссеру, Продюсеру и КГБТ) Видите? Мы уже наладили нормальный человеческий контакт.
Беженец (медленно поднявшись на ноги, обходит вокруг Саиды): Аллах велик!
Саида: Несомненно. Я надеюсь, вы простите нас за несколько… э-э… неудачное начало нашего знакомства и присоединитесь… Ой! Что вы делаете?!
Последние слова являются реакцией на действия Беженца. Одну руку он кладет Саиде на грудь, а другой лезет к ней под юбку. Саида отшатывается, но Беженец не отпускает ее от себя.
Режиссер: Что он делает?
Продюсер: А тебе что, непонятно? Принимает ее искренние извинения.
Режиссер: И мы будем спокойно на это смотреть?
Продюсер: Она же сама сказала, что мы должны смиренно принимать на себя ответственность за свои прошлые преступления! Смиренно!
Саида: Не надо! Я вас очень прошу! Мы друзья! Друзья!
Беженец, подхватывает Саиду и тащит ее за кулисы.
Беженец (с воодушевлением): Аллах велик!
КГБТ: Я так не могу! Надо что-то делать!
Режиссер: У него тесак. (потирает горло)
КГБТ: Черт… С тесаком не поспоришь. И флаги у нас кончились, отвлечь нечем…
Беженец и Сайда скрываются за кулисой, и вскоре оттуда на сцену начинает вылетать одежда: блузка Саиды, затем ее юбка, затем одежда Беженца.
Саида (кричит из-за кулис): Не надо! Мы друзья! Мы вам рады! Не надо!
Беженец (из-за кулис): Аллах велик!
Продюсер: КГБ прав. Мы не можем просто так стоять и смотреть, как этот гад насилует женщину. И добро бы только насилует. Он ведь потом ее съест! Пойдемте. Нас все-таки трое. Вы хватайте его за руки, а я навалюсь сверху…
Втроем они осторожно приближаются к кулисе, из-за которой продолжают слышаться крики и звуки недвусмысленного значения.
Саида (из-за кулис): Не смейте его трогать! Ай! Он страдалец! Не надо! Он жертва! Не подходить!
Режиссер (нерешительно): Да, но…
Саида (из-за кулис): Никаких «но»! Я подам на вас в суд за расизм! Мерзавцы! Ай! Ай! Не надо! Колониалисты! Не подходить!..
Продюсер: Тьфу! (качая головой отходит к столу) И это называется треть женщины…
Беженец (из-за кулис, особенно громко, на пике чувств): Аллах велик!
Продюсер: Готово. Одно дело закончил. Сейчас он приступит к трапезе… Сырая Ставрида, что-то вроде суши.
Режиссер (вглядываясь за кулисы, с явным облегчением): Вроде, нет. Похоже, насытился бутербродом…
КГБТ: Отвалился. По-моему, он собирается вздремнуть.
Продюсер: Ну да. Мы славно поработали и славно отдохнем…
Саида (из-за кулис): Ну что вы встали, как фашисты на параде? Бросьте мне одежду, неужели непонятно?
КГБТ и Режиссер собирают разбросанную по сцене одежду. В числе прочего Режиссер поднимает с пола бейджик на веревочке – из тех, какие носят на шее официальные лица и участники конференций. Пока КГБТ уносит собранную одежду назад за кулисы, Режиссер рассматривает бейджик.
Продюсер: Что там у тебя такое?
Режиссер (ошеломленно): Бейджик. Его бейджик. Сбросил вместе с этим своим балахоном…
Продюсер: Беженцам нынче бейджики выдают? На вход в ночлежку? Или на право насиловать и резать бошки?
Режиссер: Вы не поверите. Он никакой не беженец.
Продюсер (саркастически): Ага, слышали. Он не беженец, он человек. Человек проходит как хозяин…
Режиссер: Он делегат.
Продюсер: Что? Какой делегат?
Режиссер (читает, глядя в бейджик): Делегат от Сиракистана. Сопредседатель Комиссии ООН по правам человека и защите угнетенных меньшинств.
Продюсер: Час от часу не легче. Теперь нас еще обвинят в похищении дипломата…
Из-за кулис выходит озабоченный КГБТ.
Продюсер: Ну как там наша Сайра? Надеюсь, ее извинения приняты?
Режиссер: Вам все шуточки… Она будет подавать в полицию?
КГБТ: Отказывается наотрез. Говорит, что не собирается играть на руку расистам. И что физически она совсем не пострадала.
Продюсер: Физически не пострадала? Ни фига себе.
КГБТ: Ага. Говорит, что аллах у него не так уж и велик… Но я все-таки провожу ее домой. (Уходит)
Режиссер (разводит руками): Значит, на сегодня всё. Честно говоря, я тоже… гм… после всех этих треволнений… (смотрит на Продюсера)
Продюсер: Конечно, конечно. Иди, отдыхай. Я позвоню в эту чертову Комиссию по защите людоедов. Пускай забирают своего сопредседателя…
Режиссер, вздыхая и ощупывая горло, уходит. Продюсер достает из кармана телефон, набирает номер.
Продюсер: Алло! Мне нужно ООН. Да! Нет, не шучу. Да, никому не нужно, а мне вот нужно. Да. Вот такой я странный. Затем, что у меня тут завалялось ихнее имущество. Хорошо, секретариат сгодится. Спасибо… Алло! Секретариат? Слушайте, забирайте своего… Что? Да какая разница? Алло…
Продолжая говорить, уходит со сцены.
З а н а в е с
Действие второе (маленькая трагедия с элементами большой комедии)
На сцене – то же, что и в начале первого действия: столик, стулья, инвалидная коляска с манекеном (спиной к зрительному залу). Выходит Продюсер; он говорит по телефону, и зрители слышат его еще до появления на сцене. Беседа тоже выглядит прямым продолжением той, которая заканчивала первое действие.
Продюсер: Послушайте, это уже ни в какие ворота не лезет. Даже в ваши. Да нет, никого я не оскорбляю… Девушка… девушка… Ладно, не девушка. Женщина. Госпожа. Послу… Почему шовинист? Я всего лишь прошу… Но почему? Почему я должен брать на себя ответственность за… Так. Я хочу поговорить с вашим начальником. Ладно, с начальницей. Опять шовинист? Да что вы там все, с пальмы рухнули? Теперь расист? Ладно, не с пальмы. С ясеня. Так вам больше подходит? С ясеня, но о-о-чень высокого… Алло! Алло! (беспомощно) Бросила трубку…
В процессе разговора на сцену выходит Режиссер и, остановившись возле стола, начинает перебирать бумаги.
Режиссер: Привет, босс. С кем воюете с утра пораньше? Муниципалитет? Телефонная компания? Доставка пиццы?
Продюсер: Если бы… Поди доверь этим гадам доставку пиццы – привезут через год пустую коробку, выставят десятикратный счет и вас же засудят за опоздание. Они обучены только одному: круговой обороне. (обеими руками вцепляется себе в волосы) Что же делать? Что же делать?
Режиссер: А что случилось?
Продюсер: Да всё то же! Этот ваш проклятый беженец-сопредседатель!
Режиссер: Что с ним? Сбежал?
Продюсер: Какое «сбежал»… Они наотрез отказываются забирать его назад.
Режиссер: Почему?
Продюсер (обреченно): Почему-почему… Я тоже никак не мог понять. А потом мне знающие люди растолковали. Этот хмырь велико-аллахный там всех ооновских женщин изнасиловал, начиная с комиссии феминисток и кончая в уборщиц… тьфу!.. кончая убор-щи-ца-ми. Что начисто парализовало всю международную дипломатию: все, извини за выражение, дипломатки сидели взаперти и боялись высунуть матки… тьфу!.. носы в коридор.
Режиссер: Какой ужас! Это наверняка остановило многие мирные процессы и усилия по разрешению конфликтов…
Продюсер: Наоборот! Войн сразу стало заметно меньше! А кое-где самые заклятые враги начали наконец договариваться… И тут, как назло, КГБ похитил этого треклятого беженца!
Режиссер: При чем тут КГБ? Джизус! КГБТ!
Продюсер: Как выяснилось, КГБТ – еще хуже! Говорю тебе: этого беженца никто не берет назад…
Режиссер: В полицию звонили?
Продюсер: Конечно.
Режиссер: И что?
Продюсер: Сначала они просто бросали трубку, а потом пригрозили арестом, если я не прекращу звонить. С кем я только ни пробовал говорить… Даже с Генштабом…
Режиссер: С Генштабом? Типа, с военными? А они-то тут каким боком?
Продюсер: Обеими боками, а также фасадом и тылом. Этот тип не только баб насилует, он еще и воюет.
Режиссер: Воюет? С кем?
Продюсер: С другими аналогичными перцами. Думаешь, он один там такой красивый? Ты видел его тесак? Да их в ООН сотни! (загибает пальцы) Комиссия по правам человека, Комитет по защите женщин от окружающих мужчин, Конференция по равноправию, Объединение против потепления, Союз защитников погибающей среды… и еще сорок сороков таких же органов. И повсюду эти людоеды заседают. Нормальных коллег они давно уже съели или затрахали до смерти, или сначала затрахали, а потом съели. Ну и принялись друг за друга. Сиракистан воюет с Ираном, Турция – с Курдистаном, Бангладеш – с Индонезией, Франция – с Ливией…
Режиссер: А Франция-то почему?
Продюсер: Так и знал, что ты спросишь… Я вот тоже спросил… Характерно, что по поводу других уже нет никаких вопросов. Кошмар какой-то. В общем, в Генштабе сказали, что не собираются вмешиваться в международный конфликт…
Режиссер: Куда же вы его дели?
Продюсер: Конфликт? Я куда я его могу деть…
Режиссер: Да не конфликт. Беженца-насильника-сопредседателя.
Продюсер (недоверчиво): Ты что, смеешься? Или действительно ничего не понял? Никуда я его не дел! Тут он, сволочь!
Режиссер (в ужасе прижимает ладонь к горлу): Тут? Вы это серьезно? И… и… и тесак его тоже тут?
Продюсер (мрачно): А тесак тут. (открывает ящик стола и вытаскивает оттуда тесак). Как это у вас, у театралов… – если в первом действии на чьем-то поясе висит тесак, то во втором он обязательно выстрелит. Только не говори, что тесаки не стреляют – у этих мастеров стреляют даже мотыги.
Режиссер: Как же… Где же…
Продюсер (мрачно кивает в сторону кулисы): Там лежит. Да не бойся ты. Связал я его, пока он дрых. Крепко, надежно связал. И пасть заткнул, чтоб не кусался.
Режиссер на цыпочках приближается к кулисе, заглядывает и отшатывается.
Режиссер: Какой кошмар… Вы хотите сказать, что он так тут и лежит со вчерашнего дня? Связанный? Джизус! Но это ведь вопиющее нарушение основных человеческих прав!
Продюсер: Хочешь развязать? Пожалуйста… Дай мне только пять минут – отойти подальше. Нет, лучше пятнадцать… Молчишь? То-то же…
Режиссер: Еще и кляп… Зажим свободы слова…
Продюсер: Все, что он может сказать, мы уже слышали. Аллах велик.
Из-за кулис доносится невнятное протестующее мычание. Режиссер в страхе отшатывается.
Режиссер: Но это ведь невозможно… Работать в таких условиях… А если позвонить в его посольство? Сиракистан, так?
Продюсер: Звонил. Не берут. Из Сиракистана очередь только на выход. Причем те, кто хотят выйти, ненавидят тех, кто уже вышел. Так, что любого вернувшегося… ну, ты понял.
Режиссер (кивает): Да-да… съедают. Или сначала трахают, а потом съедают. Какой ужас… какой ужас…
Режиссер в отчаянии бесцельно бродит по сцене, останавливается перед манекеном, несколько секунд смотрит на него, будто впервые увидел, и, наконец, начинает яростно плевать на него и наносить пощечины.
Режиссер: Это все ты виноват! Все ты! Подлец! Оккупант! Мерзавец! Сионист!
Продюсер (подскакивает и оттаскивает Режиссера): Эй, эй! Довольно! Хватит! Хватит, я сказал! Оставь инвентарь в покое! Ну?!
Режиссер (тяжело дыша): Это все он… Все беды из-за них, сионистов…
Режиссер мало-помалу успокаивается и отходит от манекена. Продюсер остается рядом с креслом и заботливо приводит «инвентарь» в порядок: поправляет посадку и вытирает носовым платочком режиссерские слюни.
Продюсер (не отрываясь от своего занятия): Слушай, ответь мне на один вопрос. Этот спектакль… Тебе не страшно его ставить?
Режиссер: А почему мне должно быть страшно?
Продюсер: Ну, я не знаю… такая тема… Холокост – это ведь вроде бы типа священной коровы. И сочувствие к террористам тоже не очень-то популярно.
Режиссер (возмущенно): В нашей пьесе действуют не террористы, а борцы за свободу! Террориста мы как раз сбрасываем с…
Продюсер: …с корабля истории, помню. И все же, этот террорист – инвалид.
Режиссер: Ну и что? Инвалид не может быть террористом? Джизус!
Продюсер: Наверно, может. Но как-то это негуманно. Человека на инвалидной коляске – за борт… Бр-р…
Режиссер: Наоборот! В этом высший гуманизм! Во-первых, мы показываем, что инвалиды – точно такие же равноправные граждане, как и все остальные. А в данном случае они даже имеют преимущество по сравнению со здоровыми.
Продюсер: Преимущество? Какое же?
Режиссер: Очень просто: недееспособного сиониста в коляске намного легче скатить за борт, чем волочь туда же сопротивляющегося здоровяка. Поймите, наша пьеса полна исторического оптимизма. Какой-нибудь Шекспир оставляет в финале целую гору трупов и тем не менее считается гуманистом! Но настоящий гуманизм не у него, а у нас! Я уже объяснял, что мы расчеловечиваем врага, превращаем его в манекен. После чего, сбросив его с корабля истории, свободное человечество смело плывет навстречу светлому будущему… Разве это не замечательно?
Продюсер: Допустим. Расчехвостили инвалида и выбросили за борт. Допустим. Но зачем ты делаешь его узником Холокоста? Зачем приплетать еще и это?
Режиссер: Чтобы показать, что Холокоста не было!
Продюсер: Ничего не понимаю. Ты делаешь его узником Холокоста. Которого не было. Зачем?
Режиссер: Чтобы скинуть жупел Холокоста с корабля истории!
Продюсер: Ага. Тогда ясно. Против жопеля аргументов нет. У меня – нет. Но мое дело сторона. В отличие от других заинтересованных лиц. Наверняка будет уйма обиженных. Общество инвалидов. Еврейские организации. Всякие объединения. Будет шумиха, будут протесты, демонстрации. Не боишься?
Режиссер (надменно): Настоящий художник не боится толпы. Но в данном случае риска нет никакого. Тема уже обкатана, вы просто не в курсе.
Продюсер: Да ну?
Режиссер: Конечно. Во-первых, речь идет о реальном событии. В середине восьмидесятых арабские борцы за свободу захватили в Средиземном море круизный лайнер. И двое суток героически удерживали его в своих мужественных руках. Один из спрятавшихся на судне сионистов оказал сопротивление и был сброшен… (выжидательно смотрит на Продюсера)
Продюсер (послушно подхватывает): …с корабля истории? И что?
Режиссер: А то, что позже по следам этого подвига была написана пьеса и даже поставлена опера! Опера! И не где-нибудь, а в насквозь проевреенном Нью-Йорке, цитадели сионистского империализма! В «Метрополитен-опера»! Что вы на это скажете? Если уж они смогли, то мы и подавно сможем!
Продюсер: Что ты говоришь… И никто не возмутился?
Режиссер (презрительно): Почему же… Сионисты и их приспешники довольно шумно вякали, квакали и крякали. Но против свободы слова не попрешь (оглядывается на кулису, откуда как-раз слышится очередное протестующее мычание связанного Беженца) …хотя бывают и исключения. В общем же и целом, протесты только способствовали успеху постановки. Это был благой скандал. Надеюсь, то же произойдет и с нашим спектаклем.
Продюсер: Ага. Понятно. Благой скандал. Ну что ж…
Режиссер: Раз уж мы начали этот откровенный разговор, ответьте мне на один вопрос. Зачем это вам?
Продюсер: В каком смысле?
Режиссер: Зачем вы взялись финансировать мой спектакль? Видно, что театр вас в принципе не интересует. Как, собственно, и искусство вообще. Тогда зачем? Зачем вы тратите на нас время и деньги?
Продюсер (сердито): А это уже не твое дело. Хочу и трачу. Мои причины тебя не касаются.
Режиссер: Такие люди, как вы, ничего не делают без денежной выгоды. Театр заведомо убыточен, значит, выгода в другом. В чем же?
Продюсер: Слушай, отстань, а? (дабы сменить тему, возвращается к манекену и снова протирает его платочком) Совсем ты заплевал беднягу. Пользуешься, что он не может ответить.
Режиссер (подходит и останавливается у Продюсера за спиной): А если бы и мог… Думаете, я не справился бы с наглым сионистским оккупантом?
Продюсер: Я бы на твоем месте не был так уж уверен. Сионистские оккупанты потому и оккупанты, что кое-кто не смог с ними справиться.
Режиссер: Только из-за прискорбной отсталости! Но теперь-то мы другие! Теперь, когда за нашей спиной… когда за нашей спиной… (набирает в грудь воздух и начинает загибать пальцы) Весь благочестивый исламский мир, вся ООН, всё ЮНЕСКО, вся объединенная Европа, вся разъединенная Африка, социалистическая половина империалистической Америки, все универсальные ценности, всё прогрессивное человечество, Би-Би-Си и Би-Ди-Эс, Ка-Ге-Бэ и Эл-Ге-Бе-Тэ, Аль-Кайда и Аль-Джазира, ФИФА и ФИДЕ, Гаагский суд и саудовский палач, Коран и Манифест Коммунистической партии, пророк Мухаммад и Джизус… гм… (оглядывается на кулису) – ладно, справимся и без последнего. Когда все это стоит за моей спиной – буду ли я бояться кого бы то ни было – будь он хоть инвалидный сионист, хоть сионистский инвалид?! Да плевать я на него хотел! Плевать! Я хоть сейчас вызову его на поединок! Хоть сейчас! Вот тебе мой вызов, проклятый оккупант! Вот тебе моя перчатка! Принимай!
Режиссер гордо распрямляется, устремив взгляд поверх голов. Продюсер вдруг делает шаг назад и непроизвольно прижимает ладонь к губам.
Продюсер: Ай! Ты видел?
Режиссер: Что я должен был видеть?
Продюсер: Он кивнул!
Режиссер: Кто – он?
Продюсер (шепотом): Манекен. Манекен кивнул.
Режиссер: Слушайте, не морочьте мне голову. Манекен не может кивать, на то он и манекен, а не кукла. У нас все же не кукольный театр.
Продюсер: Говорю тебе, он кивнул. В точности, как этот… как его… в «Дон-Жуане».
Режиссер: Вам показалось. И с какого перепугу вы вдруг вспомнили Дон-Жуана? Мы здесь не ставим оперу.
Продюсер: Да не опера, черт тебя побери! Ты что, в школе не учился? Пушкин! Шаги Командора! Статуя! (замогильным голосом) «Ты звал меня на ужин? Я пришел! Дай руку…» (тоненько, изображая мучения) «О, тяжело пожатье каменной его десны…»
Режиссер (со смехом): Ах, вот вы о чем! Я и представить не мог, что продюсер может быть таким э-э… начитанным. Только не десна, а десница. Десница. (встав в позу, декламирует) «О, тяжело пожатье каменной его десницы. Оставь меня – пусти! – пусти мне руку! Я гибну… кончено… О донна Анна!..» Проваливаются.
Продюсер (мрачно): Вот-вот. Проваливаются… (телефонный звонок, достает из кармана мобильник, смотрит на экранчик) Это из турецкого посольства. Говорят, Турция иногда соглашается взять беженцев. Может, и нашего сопредседателя возьмет… (в трубку) Алло! Да, это я. Да, у нас. Нет-нет, это совсем не далеко. Да… да… (в процессе разговора движется в сторону кулисы, противоположной той, где лежит Беженец) Хочу вас заверить, что наша благодарность… Да, да… Ну, если в разумных пределах. Что?! Нет, ну это… Подождите, подождите… Сколько, вы сказали? Сколько? Я просто не верю своим ушам… (уходит со сцены)
Режиссер (оставшись один, смотрит на часы): Ну где же они? Пора начинать репетицию. А то со всеми этими Беженцами и Командорами…
Подходит к столу и начинает перекладывать листки, время от времени вчитываясь в них и делая пометки. Свет мигает – раз, другой, затем гаснет на несколько секунд.
Режиссер: Ну вот, этого мне только не хватало. Теперь еще и проблемы с электричеством… (проходит по сцене, озабоченно поглядывая вверх на софиты и вдруг останавливается: в инвалидном кресле нет манекена) Что за чушь? Где манекен? Это что, из серии «продюсеры шутят»? (кричит в сторону дальней кулисы) Эй, где вы там? Верните куклу! Ваша глупая шутка затянулась! Мы не можем репетировать без манекена! Эй!..
Свет опять гаснет, и когда загорается снова, Клацхоффер стоит за спиной Режиссера. Он одет в тот же халат с капюшоном, что и манекен до этого, у него лицо манекена и механические роботообразные движения.
Режиссер (еще раз взглянув на софиты): Как видно, придется снова отменять репе… (Клацхоффер кладет руку ему на плечо, Режиссер оборачивается и в ужасе кричит) Ай! Нет! Оставь меня! Пусти! Пусти мне руку!
Клацхоффер, не проронив ни звука, толкает Режиссера в кресло. Теперь роли меняются; Клацхоффер отплачивает Режиссеру в точности той же монетой – плюет ему в лицо и лупит его по щекам. В течение экзекуции Режиссер не перестает кричать и молить о пощаде.
Режиссер: Нет! Не надо! Я больше не буду! Клянусь! Пожалуйста! Господин манекен! Господин Командор! Господин Клацхоффер! Нет! Не надо! Я перепишу пьесу! Обещаю! Перепишу! Перепишу!
Клацхоффер выбрасывает Режиссера из кресла. Тот, не переставая кричать и сыпать обещаниями, бессильной куклой падает на пол. Клацхоффер, напоследок пнув его ногой, идет к столу, достает из выдвижного ящика тесак и приближается к своей жертве с явно недвусмысленными намерениями. В этот момент из-за кулисы слышится стук, мычание и, наконец, знакомый крик Беженца.
Беженец (из-за кулис): Аллах велик!
Клацхоффер останавливается и в сомнении смотрит за кулисы.
Режиссер (поспешно и умоляюще): Да! Да! Ваш истинный враг там! Я всего лишь… всего лишь… я никто! Никто! Таких, как я, никогда не берут в расчет! А он… он… о-о-о… он меня чуть не зарезал! Да! За Джизуса! Да! Я люблю Джизуса! Джизус ведь тоже был евреем! Мы с вами дети одной цивилизации. Иудео-христианской! Христианско-сионистской! Скажу вам больше: моя фамилия Перельман. Да-да, мы одной крови – ты и я! Как Маугли и волчонок. Нет-нет! Я ошибся! Простите! Как Маугли и великий удав Ка! Я свой! Свой! А он враг! Идите лучше к нему! Со мной всегда успеется!
Беженец (из-за кулис): Аллах велик!
Режиссер: Слышите? Он вытолкнул кляп! Он опасен! Он может в любую минуту развязаться… А я… я перепишу пьесу! В вашу пользу! Клянусь вам!
Клацхоффер наконец принимает решение; он решительно направляется к Беженцу. Следующий «Аллах велик» обрывается на середине. Слышны звуки ударов. Затем все смолкает.
Режиссер (отползая к столу): Какой ужас… Джизус… какой кошмар…
Пауза. Затем слышится насвистывание, звук разговора и из противоположной кулисы выходит Продюсер, Саида и КГБТ. У Продюсера превосходное настроение.
Продюсер: А вот и наши актеры! Ты уж, верно, заждался!
КГБТ: Прошу прощения за опоздание. Больше не повторится.
Саида: Это моя вина. Не могла заснуть. Спасибо КГБТ: остался и утешал меня всю ночь.
Продюсер: Ничего страшного, дорогая Сайрочка. Такое потрясение, можно понять… Жаль, что наш КГБ не мог утешить тебя по-настоящему, по-мужски.
КГБТ: На что вы намекаете?!
Продюсер (примиряюще): Да ни на что. Не бери в голову. Все в лучшем виде. Нет причин ссориться. Главное, что вопрос решен.
Саида: Какой вопрос?
Продюсер: С этим чертовым беженцем-насильником-сопредседателем. Теперь мы наконец можем его сплавить ко всем шайтанам.
КГБТ: Только теперь? А он что…
Продюсер: В том-то и дело. Лежит вон там, связанный.
Саида: Я ухожу. Я ухожу!
Продюсер: Да не волнуйся ты так. Я уже обо всем договорился. Через полчаса за ним приедут и заберут. Конечно, это мне стоило… но не будем о грустном. (Режиссеру, который по-прежнему сидит на полу и дрожит крупной дрожью) А ты почему такой, будто пыльным мешком ударенный?
Режиссер поднимает голову и тут все наконец видят его состояние.
Саида: Какой кошмар! Кто это тебя так? Полицейские сатрапы?!
Продюсер: Что, беженец развязался? Где он?! Ну, сволочь… эк он тебя разукрасил! Я звоню в полицию! Пусть присылают спецназ!
Саида: Не смейте! Он беженец! Он жертва! Он угнетен капитализмом! Колониализмом! Фашизмом!
Продюсер: Ты что, Ставрида, совсем сдурела? На кого икру мечешь, рыба?! Он ведь тебя изнасиловал! Он ведь режиссера избил! Ты только посмотри: на нем живого места не осталось…
Режиссер (еле слышно): У него тесак…
Продюсер: Что-что? Тесак?! У него тесак! (Саиде) И ты еще запрещаешь мне звонить в полицию… ну дура… ну дура… (подносит телефон к уху, затем недоуменно смотрит на экранчик) Что такое? Нет сигнала. Только что был. Честно – я несколько минут назад говорил отсюда с турецким посольством. КГБ, попробуй свою мобилу.
КГБТ (пробует): Нет сигнала.
Продюсер: Чушь какая-то.
Режиссер (еле слышно): Надо бежать. Спасаться. Срочно…
Режиссер вдруг вскакивает и опрометью бросается за кулисы. Остальные с недоумением смотрят, как он исчезает. Спустя несколько секунд слышится его горестный вопль, затем возвращается и сам Режиссер. На полусогнутых он выходит на сцену и бессильно опускается на пол.
Саида: Что случилось? Что с тобой?
Режиссер (со стоном): Дверь заперта. Глухо…
Продюсер: Как заперта? Да она здесь никогда не запирается! Никогда!
Режиссер: А сейчас заперта. Посмотрите сами. Мы пропали. Все кончено… кончено…
Саида: О чем он?
КГБТ: Говорит, что выхода нет.
Саида: Как нет? Как же мы только что сюда вошли?
КГБТ, пожав плечами, уходит в кулисы и возвращается крайне удивленным.
КГБТ: Так и есть. Дверь заперта. Крепкая, не выломать.
Саида: Не пугай меня. (уходит, возвращается) Кто-нибудь может объяснить, что все это значит?
Режиссер (указывает на противоположную кулису): Там… посмотрите там. Только осторожно, потихоньку…
Продюсер, КГБТ и Саида медленно приближаются к кулисе, заглядывают туда и отшатываются в ужасе.
Саида (отбегает, сжав виски ладонями): А-а-а-а!
КГБТ (отходит, трясет головой): Нет. Нет. Этого не может быть… нет…
Продюсер (в полной растерянности): Что же делать? За ним ведь должны приехать… Как я его такого отдам? По частям? Ужас какой-то… Хотя, с другой стороны, турки к такому привычны. Если аккуратненько сложить все части в мешок…
Саида (Режиссеру): Как ты мог?! Как ты мог?! Убийца!
КГБТ (в зал): Лужа крови… вот такая… и всё, как в лавке мясника. Голова отдельно, руки отдельно, одна нога здесь, другая там… Ужас какой-то…
Продюсер: О времена, о нравы! Даже невинное выражение «одна нога здесь, другая там» означает сегодня совсем не то, что прежде… (Режиссеру) Зачем? Ну зачем ты его изрубил? В тюрьму захотелось? Отдали бы туркам… А теперь что? Теперь он разве что на шашлык годен.
Режиссер: Это не я. Это сделал не я. Слышали?! Не я! Ну посмотрите же на меня! Разве я на такое способен? Ну?
Пауза. Все смотрят на Режиссера. Наконец Продюсер отрицательно качает головой.
Продюсер: Нет. Не способен. (после паузы) Или способен. Черт тебя знает.
Саида (истерично): Не ты?! Тогда кто?! Кто?! Ты тут один был! У тебя был мотив! Ты хотел ему отомстить за вчерашнее!
Режиссер: А ты? У тебя не было мотива? Ты не хотела?
Саида: Я не хотела! Мне его жалко! Было жалко… У него был такой маленький аллах… Бедняжка…
КГБТ: Погодите. (Режиссеру) Если не ты, то кто же?
Режиссер (указывая на пустое инвалидное кресло): Он. Командор. Клацхоффер. Каменный… вернее, Гипсовый гость.
Продюсер: А и правда, куда подевался манекен? Его ты тоже расчленил?
Режиссер: Ты же сам говорил мне, что он кивает! Говорил? Ну вот. Когда ты ушел, он встал. Встал с кресла! (начинает плакать) Сначала меня отметелил… ногами!.. потом взял тесак… а потом вдруг Беженец стал шуметь на свою же беду. Стучал ногами, мычал, кляп вытолкнул… Наверно, думал, что на подмогу к нему пришли. Тут манекен и отвлекся. Пошел туда, а меня бросил. Пока.
Пауза
Продюсер: Ты это серьезно? Стоп, стоп… Ты на полном серьезе утверждаешь, что манекен ожил, встал на ноги, избил тебя и изрубил на шашлык сопредседателя общества людоедов? Ты бредишь, да?
Режиссер (запальчиво): А вы не бредите? Дверь всегда была открыта, а теперь заперта! Связь всегда была и вдруг заглохла! Вы – это – тоже – на полном серьезе? А?! (хватается за голову) Джизус! Поймите же: я не вру! Так все и было! Джизус!
Саида: Мне страшно. Я хочу домой. Пожалуйста…
КГБТ: Где же он сейчас?
Режиссер: Откуда мне знать? Здесь. Везде. Смотрит на нас. Выбирает момент. (затравленно оглядывается вокруг и вдруг резко выкидывает вперед руку, указывая в другой конец зала, за спины зрителей) А-а! Что это там?
Продюсер: Верно. Я тоже видел. Вон он! Видите?! А-а-а! Мелькнул и исчез! Вон, вон, вон! Видели?! Видели?!
Все четверо, дрожа, сбиваются в кучку на краю сцены.
Саида: Я ничего не видела…
КГБТ: Я тоже…
Режиссер: Когда увидите, будет уже поздно… Кончено. Мы пропали. О донна Анна!
Продюсер: Да заткнись ты со своей донной Анной! Надо что-то делать… что-то придумать… должен же быть какой-то выход!
Режиссер: Выход заперт.
КГБТ: Окно? Я видел в коридоре окно.
Продюсер: Слишком высоко. Четвертый этаж, внизу асфальт. Если прыгать, наверняка разобьешься. Кроме того, это окно выходит во внутренний двор. Я уверен, что ворота он запер тоже…
Саида (стонет): Я хочу домой… Ну пожалуйста…
Продюсер (Режиссеру): Стоп, стоп! Ты говоришь, он хотел тебя изрубить, а потом передумал. Так?
Режиссер: Так. Только я не уверен, что он передумал…
Продюсер: Но ты пока еще жив, и это факт!
Режиссер: Скорее, ни жив, ни мертв…
Продюсер: Не мели чепухи! Ты жив. Это факт. Он хотел тебя убить, а потом передумал. Это тоже факт. Значит… значит, что-то произошло. Что-то заставило его изменить свое решение. Но что?
Режиссер: Не знаю…
Продюсер: Думай! Думай, у нас нет времени! Ты наверняка что-то такое сделал или сказал. Что?
Режиссер (в отчаянии): Что я мог сделать?! Он трепал меня, как куклу! Как… как я его раньше! Только на этот раз куклой был я! Я ничего не делал, даже не сопротивлялся. Я был парализован ужасом… Только умолял…
Продюсер: Вот! Умолял! Что ты ему говорил? Ну же, вспоминай!
Саида (умоляюще): Ну пожалуйста, пожалуйста…
Режиссер: Что говорил… Я плохо помню… (КГБТ) Что обычно кричат в таких случаях?
КГБТ: Я в таких случаях обычно молчу.
Режиссер (лихорадочно): Нет-нет, я кричал, не переставая. Я надеялся до последнего. Что же я кричал? «Не надо!»
Продюсер (нетерпеливо): Не то! Дальше!
Режиссер: Джизус! А! Вот! Я кричал, что люблю Джизуса!
Продюсер: Не то! Это, как мы уже видели, приводит к противоположному результату…
Режиссер (смущенно): Я признался в… в… в еврейском происхождении моего… гм… моего лица.
Продюсер: Чего?
КГБТ: Имеется в виду, что он – лицо еврейского происхождения.
Продюсер: То есть яврей? Так и говори: «яврей»! А то лицо… происхождения… тьфу! (пауза, в течение которой все с надеждой смотрят на задумавшегося Продюсера) Нет, не то. Эта информация тоже обычно не помогала. Скорее, наоборот – последствия были еще хуже, чем с Джизусом… Думай дальше!
Режиссер: А! Вот! Я обещал ему, что перепишу пьесу…
КГБТ: Как это?
Режиссер: Да вот так. Буквально. Я обещал переписать пьесу в его пользу. Да-да… теперь я вспомнил. Это были мои последние слова перед тем, как он пошел к Беженцу…
Продюсер: Вот это уже похоже на правду.
Саида: Переписать пьесу в его пользу? В пользу сионистского оккупанта?! В защиту апартеида? В поддержку этого… этого… фак!.. мне даже слова этого поганого не выговорить… Из… Изра…
КГБТ: Израиля? Как же ты тогда ходишь на демонстрации? Там ведь надо скандировать «Смерть Израилю»… (скандирует, потрясая кулаком) Смерть Израилю! Смерть Израилю! Смерть Израилю!
Режиссер (умоляюще): Тише! Тише!
Саида: Вот видишь… Ты можешь, а мне вот не выговорить. Язык не поворачивается.
Продюсер: Жить захочешь – выговоришь. И язык повернется, и жопелем крутить будешь. (Режиссеру) Переписывай пьесу! Живо!
Режиссер: Вы это серьезно? Прямо сейчас? Всю пьесу? Вы, видимо, думаете, что это делается так же просто, как купля-продажа на бирже. Раз-два – и в дамках, написал… Нет, пьесу надо вынашивать месяцами, если не годами. А потом писать, выдавливая из себя по реплике, по слову – писать долго, мучительно…
Продюсер: Слушай, Шекспир, ты его тесак видел? Будет тебе и долго, будет тебе и мучительно. Если попросишь, он тебя будет постепенно укорачивать, начиная с пальцев ног и до самой макушки. Никто не требует от тебя переделать всю пьесу. Надо показать ему, что мы переделались сами. Возьми и переделай хотя бы одну сцену. Одну!
КГБТ: Почему вы уверены, что это нам поможет?
Продюсер: Я ни в чем не уверен. Но это обещание уже спасло один раз одного из нас! Возможно, только временно, но ведь спасло!
КГБТ: Это ничего не значит…
Продюсер: Хорошо. У кого-нибудь есть другие, более дельные предложения? (пауза) Я так и думал.
Саида (гордо): Я не стану прославлять сионистов даже под угрозой смерти!
КГБТ: И я! Принципы дороже!
Продюсер (пожимая плечами): Что ж, значит, так тому и быть. (направляется к кулисе)
КГБТ: Куда вы?
Продюсер: Объясню ему, что я тут вовсе ни при чем. Что это вы трое здесь – силы мира и прогресса. А я – прагматик. Мне все равно, где, кого и куда продавать. Что единственный важный для меня вопрос – почём. И значит мстить мне совершенно не за что. Со мной нужно договариваться.
Режиссер: А что будет с нами?
Продюсер: Мне-то какое дело? Вы уже большие мальчики и девочки. Вернее, полтора мальчика и две трети девочки.
КГБТ: Он вас зарежет!
Продюсер: Вот и посмотрим.
Саида: Бросая нас, вы поступаете подло!
Продюсер: Я поступаю логично. Прощай, милая Ставрида. Приятного тебе заплыва к светлому будущему. Адью, господа! (берется за ручки инвалидного кресла)
Режиссер: Зачем вам кресло?
Продюсер (с улыбкой): Вначале всегда полезно сохранять некоторую дистанцию между переговаривающимися сторонами… Кроме того, возврат принадлежащего ему инвентаря может быть расценен как жест доброй воли. В конце концов, я заплатил и за кресло, и за него самого. Разве не так?
Пауза. Продюсер кивает и скрывается за кулисой, толкая перед собой инвалидное кресло. Пауза, в течение которой остальные трое вслушиваются в происходящее. Затем за кулисами слышатся крики и шум.
Продюсер (из-за кулис): Нет! Не надо! Я свой, буржуинский! Не надо! А-а-а! Спасите! Кто-нибудь! Помогите! КГБ! Перельман! Спасите! А-а-а!
КГБТ: Надо помочь.
Режиссер: Ты с ума сошел…
КГБТ: Как ты не понимаешь: в таком режиме это чудище перебьет нас поодиночке. А сейчас мы пока трое на одного! Идем, быстро!
Продюсер (из-за кулис): Помогите! Я его держу!
Режиссер (в ужасе): Нет! Нет! Джизус! Я никуда не пойду!
КГБТ: Ну, как хочешь…
Саида: КГБТ! Не надо! Останься!
Продюсер (из-за кулис): КГБ! Быстрее! Сюда! На помощь! Смерть Израилю!
КГБТ: Смерть Израилю! (бросается за кулисы)
Какое-то время из-за кулис слышатся звуки борьбы, затем – шум падающего тела. Потом все смолкает и воцаряется зловещая тишина. Режиссер и Саида ждут, в ужасе вцепившись друг в дружку. Несколько секунд спустя из-за кулис выезжает инвалидное кресло, на котором неподвижно сидит кто-то.
Саида (свистящим шепотом): Что это?..
Режиссер: Не что, а кто… По-моему, это КГБТ…
Саида: Тогда почему он молчит? (шепотом зовет) Ка-Ге-Бе-Тэ… Ка-Ге-Бе-Тэ…
Режиссер: Тише!..
Саида: Я и так тихо… Он не отвечает. Посмотрю, что с ним…
Саида осторожно приближается к креслу, смотрит и в ужасе прижимает руки к горлу.
Режиссер: Что? Что там? Ну, говори же…
Саида (истерично): Он мертв! Мертв! Зарезан! Насмерть! Повсюду кровь! Мертв!
Режиссер: Говорил я ему, что не надо ходить. Продюсера было уже не спасти. Ты видела этот тесак… И вот результат: теперь они оба мертвы. Остались только мы вдвоем… Какой кошмар… Джизус!
Саида: Неужели ничего нельзя сделать?
Режиссер: Может, он уже насытился кровью? Надо бы проверить дверь.
Саида: Какую дверь?
Режиссер: Какую-какую… Входную, она же выходная. Может, он уже поубивал всех, кого хотел, и отпер дверь.
Саида: Было бы хорошо…
Режиссер: Сходи проверь.
Саида: Почему я?
Режиссер: Потому что я режиссер. Я командую на сцене.
Саида: А дверь не на сцене. Она там (указывает за кулисы)
Режиссер: Ну как хочешь. Значит, будем ждать смерти. Вместо того, чтобы просто встать и выйти за дверь…
Молча сидят на сцене, бессильно опустив плечи. Затем Саида поднимается и крадучись выходит за кулисы. Тишина.
Саида (из-за кулис): А-а-а!
Режиссер: Черт! Джизус… Теперь и она.
Спустя несколько томительных секунд возвращается Саида.
Саида: Заперто.
Режиссер: Ты жива?
Саида: А ты надеялся на другое?
Режиссер: Нет, почему же. Жива и слава Богу. Просто ты кричала.
Саида: Ну, кричала.
Режиссер: Зачем?
Саида: На всякий случай. КГБТ, вон, даже крикнуть не успел…
Пауза
Режиссер: Слушай, а может, попробуем? Ну пожалуйста. Никто не узнает.
Саида: О чем ты?
Режиссер (умоляюще): Давай сыграем сцену из пьесы… с… с небольшими поправками. Всего одну, ну что тебе стоит… Пожалуйста. Если Продюсер был прав, то это наш единственный шанс.
Саида (неуверенно): Но как же мы сыграем? Нас осталось только двое…
Режиссер: Есть одна сцена, как раз для двоих. (лихорадочно листает листки с текстом пьесы) Вот! Главарь террористов приходит к капитану…
Саида: Кто-кто? Какой еще «главарь террористов»?! Ты имеешь в виду – «командир борцов за свободу»?
Режиссер (поспешно): Да-да, ты права. (громко) Это я уже начал вносить исправления… (шепотом) Для виду, только для виду, понарошку, понарошечку… Потом, когда выйдем отсюда, всё исправим назад. Даже исправлять не надо будет – просто возьмем копию, у меня их много. А эту, исправленную, выбросим. Или лучше сожжем. Сожжем! Обещаю! А пока не возражай. Делай, что я говорю… (снова громко) Итак, главарь террористов приходит к капитану и требует список пассажиров… (протягивает Саиде несколько листков) Вот текст, возьми.
Саида колеблется, с сомнением глядя на протянутые ей листки, затем неохотно берет их. Режиссер вытаскивает из ящика стола капитанскую фуражку и нахлобучивает ее на голову.
Режиссер: Вот и умница. Начинай, с первой реплики.
Саида: Капитан, нам стало известно, что ваш лайнер перевозит контрабанду.
Режиссер: Контрабанду? Это пассажирское судно. Мы не берем с собой никаких дополнительных грузов.
Саида: Я имею в виду сионистов, отребье человечества. Для порядочного капитана порядочного лайнера это несомненная контрабанда.
Режиссер: Для меня все пассажиры равны.
Саида (возмущенно, тыча пальцем в листки): Это отсебятина! Согласно пьесе, твоя реплика звучит… (всматривается в текст) А, вот: «Да, вы, видимо правы. Давайте посмотрим список пассажиров».
Режиссер: (шепотом) Не спорь, прошу тебя! (громко) Это не отсебятина. Я поклялся переписать пьесу и выполняю свое обещание. Дальше. Читай. Ну?! Джизус! (топает ногой) Кто тут главный – ты или я?! В конце концов, у нас режиссерский театр! Актер обязан подчиняться! Переходи сразу к шестой реплике.
Саида (неохотно читает): Я видел на палубе одного явного сиониста на инвалидной коляске. Он размахивал вражеским флагом. Как вы, капитан, можете терпеть подобное издевательство над универсальными человеческими ценностями?
Режиссер (одновременно зачеркивая старый текст и вписывая новый): Почему издевательство? Эти люди тоже имеют право на жизнь. У них всего лишь одна крошечная страна. Как вам не стыдно отрицать их право…
Саида (возмущенно отбрасывая листки): Довольно! С меня хватит! Я отказываюсь участвовать в этом фарсе!
Режиссер: О! Замечательная находка! Главарь терро… пардон, командир борцов за свободу отказывается от своего первоначального плана! Подожди, я впишу это… (пишет) «Довольно! С меня хватит! Я отказы…»
Саида подскакивает к Режиссеру, выхватывает ручку и отбрасывает ее в сторону.
Саида: Я сказала, довольно! Мы не будем ничего переделывать! Капитан! Из тебя капитан, как из меня… как из меня… неважно! (срывает с головы Режиссера капитанскую фуражку и тоже отбрасывает ее) Ты просто трус, неспособный постоять за свои убеждения. Думаешь, я не помню, как ты топтал флаг и плевал в лицо этому проклятому сионисту?
Режиссер: Не сионисту, а манекену! Манекену! (затравленно оглядывается) А что до флага и убеждений… что ж… человек вправе менять свои убеждения. Это ведь только елка зимой и летом одним цветом, да и та, если присмотреться, постоянно обновляется. Считай, что я взглянул на те же события под другим углом. Сионисты тоже люди, зачем же их расчеловечивать? Знаешь, что бесчеловечно? Бесчеловечно бросать за борт инвалида, бывшего узника нацистского концлагеря… Ведь Холокост был, сколько бы мы ни отрицали этого. Был! Разве нет? Ну, признай, признай…
Саида (в ярости, топая ногой): Как ты можешь нести эту ересь?! Даже если и был, что это меняет?! Их надо истребить, всех до одного, чтобы и памяти о них не осталось! Ты ведь еще вчера думал точно так же…
Пауза. Режиссер молча сидит за столом, опустив голову.
Саида (тоном увещевания): Слушай. Давай так. Я понимаю: ты напуган. Ты хочешь жить. А кто не хочет? (указывает на кресло с трупом КГБТ) Он тоже хотел. Хотел, но не поступился принципами. А уж нам с тобой и вовсе грешно отказываться от своей веры.
Режиссер: От какой такой веры?
Саида: Да ладно, перед своими-то не надо… Кто тут всего полчаса назад признался (передразнивает) «в еврейском происхождении своего лица»? Ты!
Режиссер: Ну и что?.. погоди-погоди… что значит «перед своими»? Ты что – тоже?!
Саида: Да, представь себе!
Режиссер: А как же имя? Саида?
Саида: Это сокращение. Фамилия моих родителей была Хаймович, они дали мне пошлое двойное еврейское имя Сара-Аида. Я сократила три лишние буквы из середины, получилось Саида. Саида Умм-Культур – с таким сценическим именем все пути открыты!
Режиссер: Ничего себе… а я-то думал… Тогда почему…
Саида (горячо): Ну как это почему? Ты ведь и сам должен понимать. Мы с тобой давно уже не евреи – мы интернационалисты, либералы, гуманисты. Так ведь?
Режиссер: Так…
Саида: Ну вот… Мы скрываем свое происхождение не потому, что чего-то боимся, а потому, что оно не имеет никакого значения.
Режиссер: Если оно не имеет значения, то зачем его скрывать?
Саида: О! Вот он, правильный вопрос! Нам приходится это делать, потому что люди автоматически ассоциируют нас с теми евреями, которые сионисты. Это единственная причина, по которой нам отказывают в праве быть как все. Значит… ну… ну, скажи…
Режиссер: Значит… что?
Саида (нетерпеливо): Значит, мы не будем как все, пока… ну?..
Режиссер: Пока… что?
Саида: Да что ж ты так резко отупел-то? Пока они живы! Пока они есть там, нас не примут в «свои» здесь! Очень просто. Чтобы мы могли спокойно жить, они должны как можно быстрее умереть! Теперь понятно?
Режиссер: А как же твои родители? Хаймовичи? Они тоже должны…
Саида (торжествующе): Уже умерли! Я сирота!
Режиссер (печально): Тебе легче. Мои еще живы…
Саида: Неважно! Одним сионистом больше, одним меньше… Надо уничтожить их всех, скопом!
Режиссер: Но мои старики – не сионисты. Это просто старики. Пока еще не на инвалидных колясках, но близко к тому. Их что – тоже?..
Саида: Конечно! Пойми: даже если они не сионисты, то все равно, самим фактом своей жизни они напоминают о существовании сионистов! У нас с тобой просто нет выбора. Надо истребить их всех, до единого, чтобы и памяти не осталось! Как ты сам говоришь: скинуть с корабля истории! Ну?! У тебя сейчас какая фамилия – Осман?
Режиссер: Ага.
Саида: А прежняя?
Режиссер: Перельман. От рождения меня звали Ося Перельман. А потом я, как и ты, отбросил несколько букв и получилось Осман.
Саида: Ну вот! Не должно остаться ни одного Перельмана! И ни одного Хаймовича! Только Саиды и Османы. А этих – всех! Всех! Под корень!
Пауза. Наконец Режиссер отрицательно качает головой.
Режиссер: Нет, не могу. Наверно, по большому счету ты права, но сейчас я просто хочу жить. И ради этого я даже готов… готов… (всхлипывает) снова стать Осей Перельманом. Сама посуди: ну зачем упираться? Завтра же можно опять переделаться в Османа… А пока… пока… пока я перепишу пьесу (пододвигает к себе листки и достает из кармана новую ручку) Вот здесь… и здесь… (пишет)
Саида (горько): Ничего не понял! Ничего!
Встав за спиной увлеченного работой Режиссера, Саида снимает с себя поясок и накинув на шею коллеги, яростно душит его. После непродолжительной борьбы Режиссер затихает.
Саида (тяжело дыша): Ни одного! Не должно остаться ни одного Перельмана! И ни одного Хаймовича… и ни одной Хаймович! Ни одной Хаймович! А-а-а!.. Ни одной Хаймович!
Продолжая выкрикивать это заклинание, Саида делает круг по сцене и выскакивает за кулисы. Звук разбитого стекла, затем крик обрывается, и слышен шум упавшего тела. Пауза. Из противоположной кулисы неторопливо выходит Клацхоффер. В одной руке у него тесак, под мышкой другой – манекен. Клацхоффер подходит к столу, кладет на него тесак, затем пристраивает туда же и куклу. Потом он сбрасывает капюшон, стаскивает с лица белую маску и, наконец, снимает халат. Тут только становится ясно, что перед нами Продюсер.
Продюсер: Все-таки сиганула в окно. Храбрая Сардина попалась, принципиальная. (смотрит на Режиссера) Вот видишь? Ты говорил пьеса гуманизма, пьеса гуманизма… А что в итоге? Та же гора трупов, что и у Шекспира. О-хо-хо…
Потирая спину, идет к инвалидному креслу.
Продюсер (КГБТ): Извини, КГБ, я вынужден забрать из-под тебя инвентарь. (выбрасывает труп из кресла) Ты был тут самым приличным персонажем, но, увы… Как говорила наша Ставрида, иногда приходится убирать всех до одного. (передразнивает) «Всех! Всех! Под корень!» Вот и ты попал под раздачу. Корабль истории, ничего не попишешь.
Продолжая говорить, надевает на манекен халат, усаживает его в кресло.
Продюсер: Все-таки поразительно, с какой легкостью эти прогрессисты верят в самую невероятную чертовщину! Оживший манекен! Ну не чушь ли? А ведь туда же – поверили. И главное, никаких спецэффектов, с минимальным инвентарем. Маска, глушилка телефонного сигнала, ключ от двери, халат… Смех и слезы…
Завершив приготовления, выкатывает кресло на авансцену и долго смотрит в зал.
Продюсер: Ну, что смотрите? Не нравится? А уж как мне не нравится – прямо до тошноты. По-хорошему надо бы и вас всех… (указывает пальцем в глубь зала) У тебя ведь тоже рыльце в пушку… и у тебя… и у тебя… хе-хе… Все вы тут пассажиры того же самого корабля. (после паузы) Ладно, живите пока. А нам пора в другой театр. Правда, Клацхоффер? Пускай тебя там еще разок попробуют… как это?.. а! – расчеловечить… (треплет манекен по голове) Ой! Он кивнул! Видели?! Джизус! Кивнул!.. (смеется) Шутка. А вы и поверили… Хе-хе…
Посмеиваясь, уходит со сцены, толкая перед собой инвалидную коляску с манекеном.
З а н а в е с