Году эдак в восемьдесят втором, двигаясь пешочком по Левашовскому проспекту в направлении места службы (работой это времяпрепровождение можно было назвать лишь с очень большой натяжкой), я увидел своего сослуживца по фамилии Дука. В отличие от меня, считавшегося инженером, Дука считался механиком больших чертежных машин, именуемых координатографами. Будучи примерно вдвое старше нас, составлявших костяк тамошней компании, он пил намного умеренней, скидывался редко, зато мастерски забивал морского – на четыре конца – козла.
В то утро, низко повесив седую голову, Дука стоял на тротуаре и задумчиво разглядывал что-то. Услышав мой вопрос, он нагнулся и поднял с асфальта винтик. Обычный, частично ржавый, частично грязный винтик, оброненный то ли человеком, то ли машиной.
– Хороший винтик, – констатировал он, положил находку в карман, и мы продолжили путь к проходной.
Кому-то эта сцена может показаться странной, но только не тем, кто вырос и жил там, где все приходилось «доставать» или «тащить». Любой семейный мужчина, озабоченный простейшими ремонтными нуждами в доме или в квартире, точно знал, что не может просто пойти в магазин и купить резиновую прокладку для текущего крана, гвоздь нужного размера, доску нужного профиля, шуруп нужного диаметра. Поэтому «хорошим» был любой условный винтик, волею случая попавшийся на глаза советскому человеку.
То же происходило и с инструментами. Как-то мне позвонил приятель – рассказать, что слышал, будто в Кировском универмаге выбросили «правильные» молотки. И я поперся туда через весь город, купил для себя и для друзей и был невероятно счастлив: для тех, кто, как мы, подхалтуривал возведением летних дач, молоток был жизненно необходимой вещью. Как и топор; но топор у меня уже был – славный, ухватистый, не одно лето прошедший и не одно бревно обтесавший. Я вспомнил этот молоток, потому что он так и остался единственным законно приобретенным «струментом» – остальное (пилы, ломики, отвесы, угольники, дрели, сверла, рулетки и проч.) делалось либо по заказу, либо «пятилось» откуда-либо.
К чему я это рассказываю? К тому, что из всех советских привычек именно эта оказалась самой живучей. Даже сейчас, по прошествии более трех десятилетий, выходя на утреннюю прогулку вокруг бугра, я чувствую, как во мне просыпается тот давний совейский охотник, зорким глазом сканирующий окрестность на предмет разжиться чем-либо полезным. Вот эта выставленная на помойку вагонка вполне сгодились бы для помоста… А в этом разломанном шкафчике еще совсем не ржавые шурупы: выкрутил – и в дело. А это бревнышко распилить, расколоть – и в камин. И почему выкинули такую прекрасную садовую скамью? Чуть-чуть сломана, но можно ведь починить… А из этих обрезков доски я сколочу прекрасный синичник. Два уже есть, ну так что – будет третий: синичек в саду чем больше, тем лучше…
Все это можно купить, сделать, заказать – без особого труда и совсем недорого, но я ничего не могу с собой поделать. Просто не могу. И вот уже под изумленными взглядами соседей пру на плече бревно, тащу скамью, несу доски. Пусть смотрят, мне не стыдно. Нет, я не Плюшкин – я Дука. Я – Дука. Его я и вспоминаю чаще всего из своей прошлой советской жизни: седого механика, склонившегося над тротуаром, перед тем как поднять с асфальта оброненный то ли человеком, то ли машиной ржавый «хороший винтик». Столько всего забыл, а это вот помню. Странно, не правда ли?
Бейт-Арье,
февраль 2021