Предыдущей вашей переводной книгой было полное собрание рассказов Цви Прейгерзона – уникального писателя, писавшего на иврите в окружении советской действительности. Новая книга – стихотворные тексты Натана Альтермана. Почему именно он? В чем, на ваш взгляд, его уникальность?

Видите ли, я уже довольно давно перевожу ивритскую поэзию: Рахель, Альтермана, Лею Гольдберг и некоторых других. Началось это во многом случайно, но и потом, когда накопилось уже довольно много переводов, я не предполагал оформить их в виде книги, несмотря на пожелания друзей, что, мол, хорошо бы. Потому что пожелания пожеланиями, а суровая издательская реальность такова, что стихи не продаются.

Идея издания книги на основе избранных стихотворений из «Седьмой колонки» Натана Альтермана возникла именно потому, что речь тут не идет о сборнике стихов, а о комбинации стихов и публицистики, причем, публицистики на темы достаточно острые и при этом не слишком известные русскоязычному читателю. Современная история Израиля частенько представлена в голове такого читателя в виде салата из весьма сомнительных мифов. Поэтому я предположил, что очерки, сопутствующие стихам на соответствующие темы, могут вызвать самостоятельный интерес. А значит, есть шанс, что все это вместе заинтересует умного издателя. Так оно и случилось. «Книжники» — умный издательский дом.

Уникальность «Седьмой колонки» Альтермана очевидна не только благодаря высокому поэтическому качеству текстов, но и по чисто количественным показателям. Смотрите, редко кому удается писать еженедельную стихотворную колонку на актуальные темы в течение долгого времени. Вообще-то такие попытки делались, и не раз (наиболее близкая нам по времени – колонка Д. Быкова в «Новой газете»). Кто-то протянул год, кто-то три, с разной степенью регулярности. Да и по содержанию… уж больно велик соблазн сбиться на сатирическую (то есть самую простую по исполнению) интонацию. Альтерман же выдавал «на-гора» в течение 33 лет! Это просто трудно себе представить. И Альтерман никогда не боялся пафоса – интонации, где невозможно скрыть фальшь или небрежность; там они сразу становятся видны, превращая трагедию в фарс.

Можно ли в переводах оценить его тексты именно как стихи? Вы переводили, сохраняя ритм, строение? Насколько далеко приходилось уходить от оригинального текста из-за трудностей перевода?

Конечно, это стихи. Стихи, повторяю, высокого качества. Альтерман очень близок по мировосприятию Борису Пастернаку. Замечательная лирика обоих очень похожа своим импрессионизмом, чувством природы, точностью и неожиданностью образных открытий. А что касается эпики, то тут Альтерман сильнее, причем намного. Его «Поэма казней египетских» и некоторые стихи «Колонки» просто несравнимы по мощи с натужными поэмами Пастернака. Возможно, потому, что у Альтермана была роскошь не бояться начинать поэму в Переделкино, а заканчивать на Колыме.

Само собой, я стремился сохранить ритм и структуру стиха. Отклонения есть, но они редки. Желающие убедиться могут посмотреть на моем сайте переводы, которые сопровождаются ссылками на песенные клипы (кстати говоря, очень многие стихи выдающихся ивритских поэтов положены на музыку). Просто проверьте, попадает ли перевод в оригинальный музыкальный ритм.

Насколько далеко пришлось уходить от оригинального текста? Почти не пришлось. Я ведь перевожу только силлабо-тоническую поэзию. По простой причине: иная манера в русской поэтической традиции стихами не считается. И во многом правильно не считается.

В книгу вошли не все стихи из «Седьмой колонки» — по какому принципу вы подбирали тексты? Какие решили не включать?

О, «не все» — это мягко сказано. Всего есть более тысячи колонок; в книгу же вошли сорок текстов из первого тома. Подбирались они по тематическому принципу. Я заранее наметил темы, которые могут заинтересовать русскоязычного читателя, и выбрал наиболее ударные, известные стихи.

Почему на обложке книги нет вашей фамилии? При том, что ваших текстов в книге значительно больше, чем текстов Альтермана, и это – не просто примечания, но самостоятельные эссе.

Да, тут забавный момент. Книга была уже готова к типографии, когда со мной связалась выпускающий редактор. Дело в том, что я сначала вообще не хотел ставить на обложку имя автора, а ограничиться заглавием и поясняющим подзаголовком. Ведь, с одной стороны, большую часть объема занимают мои очерки, за которые Альтерман не несет никакой ответственности. С другой – главное действующее лицо книги, это все-таки он, а не я. Но редактор сказала, что без фамилии автора никак нельзя. Есть, мол, какой-то бланк, а в бланке какая-то графа и эту графу, мол, надо кровь из носа заполнить. Ну и я решил, конечно, в пользу Натана. За что потом получил по шапке от жены. Но женам в данном вопросе лучше не доверять.

Важный для меня вопрос. В некоторых эссе вы не только даете читателю контекст, необходимый для понимания текста Альтермана, но и позволяете себе рассуждения и, порой, довольно едкие идеологические замечания по поводу тех, кто находится в, условно, «другом» — для вас – политическом лагере. Почему вы решили это сделать? При том, что книга эта – во всяком случае, сейчас – не сатира и не публицистика, а сборник стихотворных текстов, представляющих интерес прежде всего с литературной точки зрения.

Во-первых, я уже отметил, что это не чисто поэтический сборник, а комбинация стихов и публицистики. Во-вторых, таково было реальное окружение этих текстов во время их публикации. Это ведь была именно что седьмая (крайняя слева) колонка газетной полосы. А вокруг нее чего только не было – новости, публицистика, острые политические диспуты, фельетоны, серьезные очерки, сатира, отчеты с партийных конференций, а также (пользуясь вашими словами) «рассуждения и, порой, довольно едкие идеологические замечания по поводу тех, кто находится в другом политическом лагере». Так что я не добавил ничего принципиально нового в привычную среду обитания этих стихов.

Где-то я видел отзыв одного читателя, который написал, что ему хотелось бы видеть побольше Альтермана и поменьше Тарна. Мне это очень понравилось: с таким же раздражением должен был бы отреагировать читатель мапайной газеты «Давар», встретив на соседней колонке политически неприемлемую для него заметку какого-нибудь заклятого ревизиониста. Тут все прекрасно – и раздражение задевшей его публицистикой и, главное, слова «хочется видеть побольше Альтермана». Значит, достигнуты обе цели, которые я ставил перед собой.

Для вас Натан Альтерман – актуальный, современный поэт?

Несомненно. Альтерман-моралист необыкновенно актуален. Этой теме посвящена в книге целая глава. Взять хоть стихотворение о погибшем младенце, опущенном в Бискайский залив. О призраке, который «приблизит к окну ожиревшей Страны свой невинный младенческий лик». Приблизит, чтобы посмотреть в глаза нынешних борцов за дешевый «Милки».

Не кажется ли вам, что, упоминая «нынешних борцов», вы таким образом используете Альтермана для доказательства собственной правоты в идеологической борьбе? То есть, условно говоря, подводите давнюю историю под современную идеологическую ситуацию.

Я только что положительно ответил на ваш вопрос об актуальности Альтермана. Если он актуален, то о какой «давней истории» можно говорить? Но даже если история «давняя», это не значит, что нельзя указывать на связи, протянутые из прошлого в современность. Можно и нужно. Настоящее – это спрессованное прошлое, загримированное надеждами на будущее. Иногда слой грима так толст, что мешает разглядеть не только бледность тех или иных лиц, но и провалившийся нос сифилитика. В этом случае задача честного диагноста – отколупнуть румяную размалеванную штукатурку, чтобы язва стала виднее. Потому что сифилис заразен. Заразен здесь и сейчас. А вот задача шарлатана прямо противоположна: побыстрее наложить еще один маскировочный слой. Или, по крайней мере, не дать отколупнуть, закричать об «использовании», «манипуляции» и «идеологической борьбе».

«Идеологическая борьба» — это fake meaning. Нет никакой «идеологической борьбы» – есть лишь болезнь и лечение.

Если сравнивать его с кем-то из авторов, творивших в то же время в Советском Союзе, — как вы думаете, кто наиболее ему близок – по языку, по смыслу?

Без сомнения, это Пастернак. Сравните хотя бы пастернаковское «Как бронзовой золой жаровень…» и вот это альтермановское:

Старинный вид – и тот в часы рожденья молод.
Стена небес пустых –
как крепостной раскат.
Ночь под серпом, окно и лунный город,
стоящий, как в пруду, в рыдании цикад.

И ты смотри туда, где кипарисной пикой
проколот месяц.
Над путями – свет.
Неужто это явь? – скажи, Господь великий, –
Дозволено ли мне свой прошептать привет?

Вода глядит на нас из-под озёрной кожи.
Деревья в серьгах,
красных и чудных.
Вовеки не избыть душе моей, о Боже,
печаль Твоих игрушек заводных.

Тот же мотив, тот же «надмирный» взгляд на вещи, на связи, на образы.

Как вы представляете себе читателя этой книги? Кто он?

Я не настолько наивен, чтобы рассчитывать, что книгу купят ради знакомства с неведомым русскому читателю израильским поэтом Натаном Альтерманом. Побудительным мотивом читателя-покупателя может, скорее, стать желание прочитать об обстоятельствах советского влияния на левый фланг израильского политического спектра, о неприглядных сторонах нелегальной алии и прочих деталях современной истории Израиля, не вполне согласующихся с расхожими мифами. Но в то же время мне очень хочется верить, что, прочитав несколько стихотворений, читатель вдруг обнаружит, что главное в книге – вовсе не мои исторические компиляции. Что ему выпала редкая удача в виде встречи с выдающимся поэтом, самый краешек творчества которого представлен здесь. Что израильская поэзия отнюдь не так бедна и ничтожна, как полагает тот или иной чванливый невежда. Я буду счастлив, если в итоге читатель закроет книгу с тем самым чувством: «хочется видеть побольше Альтермана». А остальное – детали.

Если не секрет, какой будет ваша следующая переводная книга?

Не знаю. Секрета тут никакого нет. Просто это зависит не от меня. Хотя нет – и от меня тоже. Во-первых, должен возникнуть конкретный интерес со стороны издателя. Во-вторых, работа должна быть интересной мне. Это довольно редкая комбинация условий, так что не исключено, что мои переводческие подвиги завершатся на этой, довольно, как говорят, удачной ноте. Что не так уж и страшно: есть у меня, помимо переводов, и другие области приложения сил.

февраль 2018