Мы делаем Белоснежек – заводик по их производству остался одним из немногих бизнесов, которые хоть как-то оправдывают существование нашего маленького городка, из последних сил лепящегося к натянутой струне трансконтинентальной железнодорожной магистрали. Когда-то именно она кормила здешние семьи своими ремонтными депо, складами, сортировкой, водокачкой, топливными цистернами, диспетчерской конторой, почтовым отделением и офисом дорожной охраны. Мы сидели на благословенном рельсовом пути, питаясь его кровью, как разжиревшая болотная пиявка.
Но потом соки хороших времен иссякли вместе с техническими проблемами прежних вагонов, паровозов и тепловозов. Нынешние скоростные поезда со свистом, не замедляя хода, проносятся мимо захиревшей станции, так что пассажиры даже не успевают прочесть ее название: «Козлиный Ручей». Опустели конторы диспетчеров и сортировщиков, поникла клювом ржавая водокачка, и злорадные сквозняки завладели залами обветшавших ремонтных депо.
Теперь лишь фабрика по производству игрушек, основанная здесь моим дедом Виченцо Казелотти, извещает остальной мир о том, что некогда славный город Козлиный Ручей еще жив, что еще журчит весенними паводками давшая ему имя речушка, еще открыта по воскресеньям церковь, и еще слышны голоса из бара «Два козла», в который вы просто не можете не зайти, если вам по той или иной причине вздумается пройтись по Главной улице от кирпичного гаража пожарной охраны до школы или до офиса местного шерифа.
Кто бы мог подумать, что Белоснежке выпадет еще и такая роль? Когда Виченцо еще до премьеры фильма предложил своему приятелю Уолту Диснею огромную по тем временам сумму в две тысячи долларов за исключительную лицензию на производство кукол по образу главной героини, все сочли его сумасшедшим. Достаточно сказать, что дедова племянница Адриана, чьим голосом говорит диснеевская принцесса, получила за озвучивание вдвое меньше. Но кто в итоге оказался прав? Эта лицензия, которая до сих пор лежит в несгораемом сейфе здешнего банка, оценивается сегодня в миллионы и представляет собой главное сокровище моей семьи и всего Козлиного Ручья.
Не счесть, сколько раз крупные фирмы подкатывались сначала к отцу, а потом и ко мне с заманчивыми предложениями. Не счесть, сколько раз, спущенные нами с лестницы, они подсылали сюда громил, чтобы запугать нас и вынудить расстаться с Белоснежкой. К счастью, в таком маленьком месте сразу заметно чужое лицо. Мы твердо знали, что при первых признаках опасности весь Козлиный Ручей поднимется на нашу защиту.
– Запомни, Бобби: эта кукла – наш городской бренд! – говорил мне шериф, когда я заходил в участок посмотреть на очередного задержанного бандита. – Мы никому не позволим коснуться ее хоть пальцем!
Бывало, что арестованные ни капельки не походили на преступников.
– Джек, ты уверен, что твои парни отмутузили правильного человека? Может, он просто проезжал через город по дороге на запад?
– Может, и так, – немного подумав, отвечал шериф. – Но знаешь, Бобби, в таких делах лучше перебдеть. Твоя лицензия слишком лакомый кусочек, легкомыслию здесь не место. Кроме того, на запад ведут много дорог. Какого черта этому дурню приспичило ехать именно через Козлиный Ручей? Подозрительно, нет?
Не исключено, что из-за этой повышенной подозрительности в городе почти не случалось чужаков – даже проездом. На запад и в самом деле вело много других дорог – как, впрочем, и на восток; чтобы приземлиться в баре на Главной улице, нужно было специально заложить крюк в несколько миль. Но именно там, в баре, я познакомился с Мишей. Чего, конечно, не произошло бы, если бы я зашел туда всего на полчаса позже: к тому времени бедняга уже сидел бы, сильно помятый, в кутузке у шерифа. Когда я подошел к стойке, он был сильно на взводе, то есть волком смотрел на Мортона, который, мягко говоря, не торопился подать ему заказанное пиво.
– Почему эта дыра называется «Два козла», если козел только один? – покосившись на меня, спросил незнакомец.
Такой грубый акцент я прежде слышал только в кино. Русские в кино непременно бандиты, непременно жестокие и непременно рубят людям руки, ноги и головы страшенными топорами. Наверно, поэтому они и говорят так – как будто отрубая каждое слово тем же тяжеленным топором. Но к нам в Козлиный Ручей русские до того момента не наведывались ни разу, хотя наша хозяйственная лавка могла предложить им богатый выбор их любимых рубящих инструментов.
– Этой шутке минимум пятьдесят лет, мистер, – ответил я. – Если бы хозяин получал доллар каждый раз, когда ее произносят, он уже давно бы отстроил здесь пятизвездочный отель.
– Мне не нужен отель, – четырежды рубанул приезжий. – Я просил стакан пива.
– Что привело вас в наш город?
– Автомобиль. Привести-привел, а дальше вести не хочет… – он мрачно покачал головой. – Движок сдох, сука. Мне бы инструменты, я бы сам перебрал. Но где взять-то? А у вас разве починят? Вы ведь только и умеете, что блок на блок менять. Избалованные, сука…
Смысла последнего слова я не знал, хотя мой собеседник постоянно употреблял его в разговоре – потом выяснилось, что оно вообще русское. На вид ему было лет шестьдесят с хвостиком – пожилой мужик, из тех, кто пускаются в путь, точно зная, что на самом деле ехать им некуда. Вряд ли помощники шерифа могли помять его больше, чем уже помяла жизнь. Я поманил к себе бармена.
– Мортон, принеси мне, как обычно. И мистеру тоже. Нехорошо заставлять гостя ждать.
Мортон вытаращил глаза от неожиданности. Он уже отзвонил шерифу и теперь ожидал, что с минуты на минуту в бар войдут наши бравые парни с восьмиконечными звездами на рубашках.
– И мистеру тоже? – потрясенно повторил он.
Вместо ответа я повернулся к незнакомцу.
– Два козла – это местный фольклор. Легенда. Рассказывают, что первые поселенцы заночевали тут у ручья, а утром увидели, как два диких козла стоят на берегу, упершись рогами, и никто из них не хочет уступать. И люди решили остаться. Потому что, если за землю идет такое сражение, значит, она недешево стоит. Отсюда и название: Козлиный Ручей. Меня зовут Бобби. Бобби Казелотти.
– Казелотти? – хмыкнул он. – Выходит, ты и был одним из тех двух козлов? А я – Миша. Будем знакомы.
Я пожал протянутую ладонь – крепкую, определенно привычную не к авторучке или клавиатуре, а к рабочему инструменту – например, к топору. Может, и впрямь, поскорее сдать его шерифу?
– Ты ведь местный, так? Может, замолвишь за меня словечко в мастерской? – продолжил Миша. – Я бы сам, сука, перебрал этот движок. Мне бы только инструмент. И кой-чего из запчастей: масло, прокладки, сука.
– Сука? – озадаченно переспросил я. – Есть такая запчасть? В какой машине?
– Можно без суки, – ухмыльнулся он. – Так что, поможешь?
– А ты что, механик?
Миша взглянул на меня сверху вниз, будто восседал на небоскребе, а не на барном табурете.
– Механики – ваши неумехи, – презрительно процедил он. – А я художник. Я прецизионные станки настраивал, сука. Я могу из будильника паровоз собрать, понял?
В бар вошли два помощника шерифа, осмотрелись и вразвалку двинулись к нам. Я сделал им знак не торопиться. Теперь уже Миша смотрел на меня с тревогой.
– Вот что, мистер, – сказал ему я. – Козлиный Ручей не любит чужаков. Если я не вмешаюсь, эти два парня за нашими спинами вряд ли дадут тебе допить твое пиво. Так что у тебя есть ровно две минуты, чтобы убедить меня вмешаться. Дело в том, что мне очень нужен механик для конвейера моей фабрики. Тот, который был, помер на прошлой неделе от инфаркта. Вчера справляли поминки. А другого в городе нет. Я уже начал искать в других местах, но Козлиный Ручей, как ты уже понял, не любит чужаков. Хочешь попробовать стать здесь своим? Решай, осталось полторы минуты.
Он снова ухмыльнулся, даже в тревоге не потеряв лица.
– И что же она делает, эта твоя фабрика? Космические модули?
– Кукол. Точнее, сейчас уже одну-единственную куклу – Белоснежку. Вот такую, видишь?
Я ткнул пальцем на барную полку, где в ряд сидели представительницы нашего городского бренда, прекрасные черноволосые Белоснежки в длинных золотых юбках и синих блузах с высокими белыми воротниками. Зрачки моего собеседника расширились, словно нас вдруг обступила полная темнота.
– Белоснежку… – прошептал он. – Вы делаете Белоснежку… Ты, сука, не шутишь?
– Полминуты, – напомнил я.
– Я остаюсь, – медленно и торжественно проговорил он. – Я остаюсь, чтобы делать Белоснежек. Но если ты, сука, меня обманешь… Если ты…
Я повернулся к помощникам шерифа.
– Ребята, ложный вызов. Этот мистер со мной. Попробует стать механиком вместо Финнегана, упокой Господь его душу. Мортон, налей-ка нам, себе и ребятам двойную, помянем старину Финнегана.
Все дружно опрокинули по стаканчику бурбона и сморщились, а Миша еще и зачем-то понюхал рукав.
– Слушай, Робби, – сказал он. – Ты вот делаешь Белоснежек…
– Бобби, – поправил я. – И Белоснежек делаю не только я. Их делал еще мой покойный дед, потом мой покойный отец, а когда упокоюсь я, этим займется один из моих сыновей.
Русский хрястнул кулаком по стойке.
– Отец! – воскликнул он. – Ты не поверишь, но мой старик тоже делал Белоснежек. Скажи козлу, чтобы налил еще, и пусть не уносит бутылку слишком далеко.
Как выяснилось, Мишин отец был профессиональным фотографом, работал «в ателье», то есть на государство, но при этом тайно занимался изготовлением фильмстрипов – там они назывались «диафильмами», чтобы потом продавать их из-под полы. Уж не знаю почему, но Диснея в России почти не показывали, поэтому подпольные ленты Мишиного старика шли нарасхват, причем, особенным спросом пользовалась Белоснежка.
– Мы с батей сами собрали кинокопировальный аппарат из списанных запчастей, – сказал Миша. – В последний год делали только Белоснежек. А потом отца арестовали. Пришли с обыском, забрали и его, и аппаратуру.
– За что?
– За нетрудовые доходы, – загадочно ответил он и пригорюнился, уставившись в пространство, как будто там висел экран, на котором крутили диафильм его любимого папы. – Знаешь, чем всегда была для меня твоя гребаная Америка? Белоснежкой, вот чем. А что оказалось?
Миша вздохнул и скрипнул зубами. Я с достоинством распрямился – насколько позволяли барный табурет и выпитый бурбон. Если вы ищете патриотов великой Америки, то нет для этого более подходящего места, чем Козлиный Ручей вообще и дом Казелотти в частности. Мой папаша воевал в Корее. Сам я не попал во Вьетнам по молодости лет, но оба моих сына сражались – один в Ираке, другой в Афганистане. С моего крыльца всегда свисает большой звездно-полосатый флаг.
– Вот что, мистер Миша, – торжественно проговорил я. – Слушайте, что я вам сейчас скажу и слушайте очень внимательно. Мы с вами, видимо, ровесники, но слушайте меня так, как вы когда-то слушали своего папу. Я понятия не имею, откуда вы едете, что повидали и какую тяжесть несете на плечах и на сердце. Все это – личное дело каждого, а у нас не принято совать нос в чужие дела. Но если вы искали ту самую Америку, о которой только что рассказали, то она здесь. Считайте, что вы наконец попали в правильное место. Америка – это Козлиный Ручей, а Козлиный Ручей – это Белоснежка…
Из бара мы вышли, держась друг за друга – и буквально, и фигурально.
Миша оказался превосходным механиком. Не в обиду будь сказано его покойному предшественнику, но при Финнегане станки никогда не работали так гладко и хорошо. Вдобавок ко всему, Миша постоянно вносил мелкие и крупные улучшения. Однажды он пришел ко мне с куклой, которая внешне ничем не отличалась от сотен других Белоснежек, ежедневно сходивших с нашего конвейера.
– Вот, – только и сказал он, поставил куклу на пол и сел в сторонке.
– Что случилось, Миша? Брак в производстве? Или…
Слова замерли на моих губах, потому что с Белоснежкой вдруг начали происходить поистине странные невиданные вещи. Она повернула ко мне голову, похлопала ресницами и произнесла голосом моей двоюродной тети Адрианы:
– Привет, Бобби. Как поживаешь? Мой тебе совет: не бери яблоки от незнакомцев.
Затем кукла повернулась, подошла к кушетке и, с неожиданной легкостью подпрыгнув, уселась рядом с Мишей.
– Ну как? – после долгой паузы поинтересовался механик.
Мне понадобилось дважды прочистить горло, чтобы протолкнуть через него вопрос, что все это, черт побери, значит.
– В каком смысле? – смущенно отозвался Миша. – Вставил механизм, контроллер на микропроцессоре, батарейки… А что, плохо? Согласен, надо подправить тут и там, но в принципе…
– В принципе? – повторил я. – В принципе? В принципе, Миша, ты напугал меня, как малого ребенка. А ведь мне шестьдесят четыре. Что же, по-твоему, должна почувствовать, увидев такое, шестилетняя девочка? Панику? Ужас? Мы производим кукол, дружище, а не страхи вселенские. Невинных кукол. Ты, может, не смотрел ужастиков про ожившую куклу… как его… Чаки? Не смотрел?
– Я не смотрела, Бобби, – хлопнув ресницами, ответила Белоснежка. – Хочу посмотре… хочу посмотре… хочу посмотре…
– Заело, – констатировал механик. – Я ж говорю, надо подправить тут и там.
Он положил куклу на колено, вынул из кармашка отвертку и что-то где-то подкрутил. Белоснежка умолкла. Я вздохнул.
– Миша, дружище, ты ведь знаешь, как тебя тут уважают. За эти три года ты стал здесь своим парнем, честное слово. Можешь мне не верить, но последний чужак, прижившийся в Козлином Ручье до тебя, умер еще до моего рождения. Значит, ты уже в некотором роде легенда. Ну сам подумай, зачем нам эти приключения? Зачем вообще что-то менять? С начала эпидемии продажи выросли на тридцать пять процентов. И это понятно: дети больше времени проводят дома, куклы стали нужнее. Давай оставим все как есть, а? Очень тебя прошу. Только не обижайся, ладно? Любому дураку ясно, что ты не просто механик, а бог, если можешь творить такие вот чудеса. Но боги чаще пугают людей, чем радуют, и это тоже факт. А наша земная фабрика делает земные игрушки. Пусть оно так и останется, не возражаешь?
Миша почесал в затылке.
– Наверно, ты прав, Бобби. Даже не наверно, а точно. Меня, сука, иногда заносит. Ладно, проехали… Пойду я.
Он сунул Белоснежку под мышку и вышел из кабинета.
Не считая этого короткого инцидента, дела фабрики действительно шли очень неплохо, и мы уже подумывали о расширении производства, когда ко мне начали поступать странные звонки от клиентов и партнеров. Первой ласточкой стал телефонный разговор с вице-президентом большого интернет-магазина Джеффом Безносом. Для порядка поторговавшись о ценах и объемах, мы пришли к взаимовыгодному соглашению, и я уже собрался попрощаться, когда Безнос вдруг спросил, как зовут моего заместителя по эквити.
– Кого-кого? – переспросил я. – По Твиттеру? Извини, Джефф, но мы далеки от этих нововведений. Да и зачем нам Твиттер?
– Не по Твиттеру, – рассмеялся он. – По эквити. Ты что, не слыхал об эквити? О социальной справедливости? Об антирасизме?
– Нет, – признался я. – Видишь ли, Джефф, Козлиный Ручей – маленький город. Можно сказать, семейный. У нас тут никогда не пахло несправедливостью или расизмом. Да и откуда взяться расизму, если черных у нас тоже нет – как-то не приживаются.
– Не приживаются… – напряженно повторил Безнос. – Считай, что я этого не слышал. Но должен предупредить: наша фирма подписала обязательство работать только с теми компаниями, в чьем руководстве есть вице-президент по эквити. Или хотя бы заместитель. Настоятельно советую тебе вплотную заняться этим вопросом.
В тот момент я еще не знал, что вскоре такие телефонные беседы станут правилом. Большие и малые клиенты один за другим интересовались наличием у меня вице-президента или хотя бы заместителя по этой чертовой загадочной эквити. Сначала я еще отнекивался, но потом понял, что партнеры не шутят: все они упоминали некое подписанное ими обязательство и вытекающую из него невозможность иметь дело с фирмами, не соответствующими новому правилу. Под угрозой, таким образом, оказались не только будущие, но и действующие контракты. Видит Бог, мне вовсе не улыбалось вводить в штат абсолютно ненужную должность, но не мог же я в одиночку переть против всеобщего промышленного стандарта!
В конце концов, я решил не упрямиться и позвонил Безносу, чтобы оповестить его о новоназначенном заместителе.
– Молодец! – одобрил Джефф. – Кто она? Что кончала? Беркли? Стенфорд? Корнелл?
– Гм… – растерялся я. – Вообще-то, не она, а он. Хороший грамотный парень из нашего города. Что кончал? Школу в Козлином Ручье. Наверно, ему придется немного подучиться, чтобы войти в курс дела. Я ведь чего звоню – хотел с тобой посоветоваться насчет курсов по этой самой эквити.
Безнос присвистнул.
– Э, нет, Бобби, так не пойдет. Эквити сейчас – университетская профессия. Тебе нужен как минимум бакалавр. Знаешь что? У меня есть кое-кто на примете. Некая Джесси Смит. Проходила у нас интервью полгода назад, но потом генеральный решил, что нужно брать доктора.
– А эта Джесси кто?
– Она как раз бакалавр. По черным наукам.
– По каким? – удивился я.
– По черным… – он помолчал и добавил: – Ты только будь осторожней. Эти специалисты обычно требуют такие оклады, что у людей глаза на лоб лезут. Реагируй спокойно, не торгуйся.
– А то что?
Безнос хмыкнул:
– А то обвинят в расовой и гендерной дискриминации. Как не фиг делать. Тогда с тобой уже точно никто не станет иметь дела.
– Ты серьезно?
– Вполне. Кстати, лучшим вариантом будет, если она вообще не приедет в твой медвежий угол. То есть согласится официально занять должность и получать жалованье издалека. И тебе спокойней, и ей проще.
– Мой угол не медвежий.
– Ну тогда козлиный, – рассмеялся он. – Не обижайся, приятель. Я ведь тебе только добра желаю. Чтобы учился на моей шкуре, а не на своей.
Мы помолчали.
– Знаешь, Джефф, – сказал я, – это очень напоминает мне старый добрый рэкет. Говорят, когда-то такое пробовали в Козлином Ручье, но не прижилось. Плати, чтобы тебя не тронули. Будь осторожней. Не торгуйся. Тебе только добра желают. И так далее. Этой эквити, случайно, не Аль Капоне заправляет?
– Считай, что я и этого не слышал, – вздохнул Безнос. – Говорю же: будь осторожней, не болтай лишнего. Времена нынче такие, что не приведи Господь. В общем, я попрошу секретаршу отыскать эту… как ее… Джесси Смит. А ты пока жди звонка.
Звонок последовал тем же вечером. Голос был резкий, высокий, невнятно глотающий одни слова и растягивающий другие на манер бандитских братков из полицейского сериала.
– Говорит Муханапуззи Удавва. Это ведь ты ищешь вице-президента по эквити? Считай, что нашел. Лови резюме.
Мой телефон звякнул, сигнализируя о получении файла.
– Извините, мисс, но я ожидаю звонка от Джесси Смит. Мне сказали…
– Это я и есть, дурашка! – перебила она. – Сменила погоняло два месяца назад на что-то более человеческое. «Джесси Смит» звучит слишком бело. Теперь я Муханапуззи Удавва. У тебя что, с этим проблема?
– Нет-нет, – торопливо заверил я. – Просто надо привыкнуть. Муха на… как?
– На пуззи! В резюме все написано, прочти там, если грамотный. В общем, так. Я хочу… – она назвала сумму, от которой у меня перехватило дыхание.
– Но это невозможно! – вырвалось у меня. – Мисс Джесси… ээ-э… извините, мисс Муха ээ-э… на пузе, таких огромных денег у нас не платят никому. Моя директорская зарплата почти вдвое меньше…
– Да что ты бекаешь-мекаешь? – снова перебила она. – Ээ-э… бе-е… ме-е… У вас там и впрямь одни козлы проживают? По-твоему, я недостойна таких денег? Потому что я черная, да? Потому что я женщина? Потому что я лесба? Ну, давай, давай, не стесняйся, выкладывай! Я ж таких, белых расистов-сексистов, как ты, за сто миль чую! Я по таким, как ты, диплом писала!
«Тогда с тобой уже точно никто не станет иметь дела», – вспомнились мне пророческие слова Джеффа Безноса.
– Нет-нет! – отчаянно крикнул я. – Мисс, подождите! В принципе, мы согласны. Говоря, что таких денег у нас не платят, я имел в виду, что…
– Значит, договорились, – не дослушав, подытожила она. – Высылай договор.
Руки дрожали так сильно, что мне лишь со второй попытки удалось водворить трубку на место. Дальше было проще. Когда на тебя мочатся, потрясают только первые мгновения, потом привыкаешь. Я выслал ей подписанный договор и, как мог, объяснил бухгалтеру, что отныне у меня будет новый заместитель, вернее, заместительница по эквити. Самое поразительное, что он не удивился, а кивнул и выразился в том смысле, что вот, мол, дошло и до нас. Я попросил его никому не рассказывать о нашем унижении. Люди в Козлином Ручье простые, но гордые – могли и не понять. Поэтому я твердо намеревался и дальше скрывать от земляков позорный факт своей капитуляции перед рэкетом, тем более что Джефф Безнос оказался прав: мисс Муханапуззи Удавва не удосужилась приехать сюда даже для подписания договора.
Мне не удалось провести лишь одного человека – Мишу. Мы, как обычно, сидели рядышком возле стойки, когда он вдруг хмыкнул и сказал, что наконец понял, почему у бара такое название.
– Два козла – это мы с тобой, Бобби. Ты козел, потому что темнишь, скрываешься, а я – потому что не спрашиваю, хотя точно знаю: случилось, сука, что-то очень плохое.
Наверно, это была смешная шутка, но я не рассмеялся, а выложил ему все как есть.
– Выбора нет, Миша, – сказал я под конец. – Это рэкет, который платят сейчас все, от мала до велика. Эта Муханапуззи, конечно, уменьшает нашу прибыль, но в конце концов мы все равно в плюсе. Унижение унижением, но дело ведь не во мне. Дело в фабрике, в городе, в Белоснежке. Дело в нашей с тобой Америке. Ради них я готов снести и не такое.
Миша долго молчал, потом покачал головой и произнес одну из своих загадочных фраз из трудного русского прошлого.
– Комиссары, – сказал он. – Комиссары в черных кожаных тужурках.
Я положил руку ему на плечо и кивнул, хотя понял только про черных.
– Не беда, Миша. Это всего лишь деньги. Мы здесь, она в Сан-Франциско, и так оно и останется. Я ж говорю: эта сука сюда даже не приезжает.
– Приедет.
– Что? С чего ты взял?
Механик опрокинул в себя стопку бурбона и всем телом повернулся ко мне. В глазах его пылал нездешний русский огонь.
– Потому что это комиссары, Бобби. Они никогда не останавливаются – ни на деньгах, ни на территориях, ни на трупах. Им всегда нужно всё, без остатка. Поверь мне, я знаю. Им всегда нужно всё, и они обязательно приедут сюда, чтобы забрать это «всё»… – он пристукнул ладонью по стойке. – Мортон, братуха, налей-ка себе и нам еще по одной, и не убирай далеко бутылку…
Мортон поспешно исполнил просьбу. Мишу в Козлином Ручье не уважали только конченые козлы, каких у нас немного.
– Глупости, дружище, – старательно изображая уверенность, возразил я. – Это тебе не Россия, а Америка. В Америке пока еще, слава Богу, все решают деньги и только деньги. Вот увидишь.
Но прав оказался он, а не я.
Заместительница по эквити позвонила через полгода после назначения – известить меня о своем скором прибытии.
– Что случилось, мисс Удавва? – уныло осведомился я. – Если вас интересует срок выплаты годовой премии, то…
– Не мельтеши, приятель, – хохотнула она. – Деньги деньгами, а ляжки врозь. Есть дело на двадцать миллионов. Привезу тебе такой заказ – закачаешься.
Когда мисс Муханапуззи Удавва, звеня браслетами и ожерельями, ввалилась в мой кабинет, в нем осталось так мало воздуха, что я почувствовал удушье. Это была огромная черная толстуха, собственным весом под двести пятьдесят фунтов плюс минимум полтонны золотых украшений, включая кольца в каждой ноздре и двойной ряд блестящих бусинок под нижней губой. Верхнюю губу украшали густые усы. Когда Муханапуззи бухнулась на кушетку, я всерьез испугался за целостность балок перекрытия.
– Уф-ф-ф… – выдохнула заместительница по эквити. – Еле добралась. Коридоры у тебя узкие, приятель, и лифт на ладан дышит. Я имею в виду грузовой – к пассажирскому я даже не подошла. Налицо дискриминация, приятель.
– Дискриминация? Кого и кем, мисс Удавва? Пассажирских лифтов грузовыми?
– Не умничай, приятель… – она поставила на пол принесенную с собой большую коробку. – Понятно кого и понятно кем. Дискриминация полных людей тощими. И это еще до того, как я начала присматриваться всерьез. Позови-ка этого… как его… начальника производства.
– Зачем?
Толстуха посмотрела на меня как на идиота.
– Так и будешь дурацкие вопросы задавать? Если сказано «позови», значит зови и не выпендривайся. Второй раз предупреждать не буду. Давай, приятель, давай, шевели булками.
Я позвонил Мише и попросил зайти.
– Так-то лучше, – одобрила Муханапуззи, поворачиваясь к окну. – Проехала я, стал быть, через ваш поселок, бросила беглый взгляд. Что тебе сказать, приятель… – дыра дырой. Ни одного нормального человеческого лица, сплошной белый мусор. Сразу видно, что тут не слыхали ни об эквити, ни о диверсити. А уж об инклюжен, антирасизме, CRT и BLM я и вовсе молчу…
Она продолжала распространяться на эту тему, пока мы ждали Мишу, а потом еще некоторое время после его прихода. Речь толстухи представляла собой странную смесь двух разных лексиконов: уличной скороговорки криминальных городских трущоб и наукообразного языка, полного непонятных терминов и незнакомых значений вроде бы знакомых понятий.
– В общем, мне тут явно есть чем заняться, – заключила мисс Удавва, – но, как говорится, каждой заднице свой час и свой дрын. А пока есть кое-что более срочное. Признайтесь, вам тоже не терпится посмотреть, что за сюрприз я вам приволокла. Открывайте, не бойтесь. Здесь все свои, за исключением белых.
Она кивнула на коробку. Я счел за благо подчиниться без лишних вопросов и, отшелушив несколько слоев упаковочной бумаги, полиэтилена и картона, поставил на стол «сюрприз»: черную куклу, одетую наподобие нашей Белоснежки.
Сказать, что она была некрасивой, значило не сказать ничего. Безобразно пузатая, с приплюснутым носом и толстыми губами, растянутыми в какой-то двусмысленной пацанской ухмылке, кукла выглядела олицетворением уродства.
– Ну что? – торжествующе произнесла Муханапуззи. – Как вам? Славно ребята потрудились, скажи?
– Как-кие ребята? – только и смог вымолвить я.
– Наши ребята, из Фонда эквити и диверсити! – воскликнула толстуха. – Лучшие прогрессивные художники! Пора менять устоявшийся стереотип красоты – в этом сейчас состоит наша наипервейшая задача! Мы живем в расистском мире белых опрессирующих самцов только потому, что детей с рождения воспитывают на ложных парадигмах! Почему принцесса непременно должна быть белой, тощей и прямоносой сучкой? Что дурного в большом животе или в широких ноздрях? Вы что, еще не поняли, что перед вами – новый идеал красоты? У этой куклы джоб, важнее которого еще не знало прогрессивное человечество! Правда, имя ей пока еще не придумали. Предлагали назвать «Идеалка», но это как-то…
– Черноджобка, – вдруг сказал Миша.
Он произнес это вполголоса, но Муханапуззи почему-то заткнулась – то ли от неожиданности, то ли поперхнувшись очередным лозунгом.
– Что? Что ты сказал?
– Черноджобка, – повторил механик. – Во-первых, черная. Во-вторых, важнейший джоб. Вместе получается Черноджобка. По-моему, отражает.
Мисс Удавва призадумалась. Мыслительный процесс давался ей с заметным трудом.
– А что… – наконец разродилась она. – Интересное предложение. Конечно, надо еще утвердить с ребятами… Но пока можно принять за основу. Черноджобка. Звучит красиво. Ты, приятель, молодец, хотя и беляш. Начальник производства, верно? Как быстро сможешь наладить выпуск Черноджобок?
– Погодите-погодите! – вмешался я. – Зачем такая спешка? Может, стоит еще раз подумать над… как бы это выразиться… небольшой коррекцией внешности? Если очень нужен большой живот, то пусть таким и будет, ладно. Но вот другие детали… Взять хоть эти красные прожилки в глазах – они, надеюсь, необязательны? Потому что с ними глазки девочки кажутся налитыми кровью. И зубы тоже. Оскал выглядит поистине угрожающим. Резцы непропорционально велики, а уж клыки, клыки… Вы меня простите, мисс Удавва, но клыки торчат прямо как у вампира. Зачем? Это ведь детская игрушка, которую…
– Расист! – визгливо перебила меня Муханапуззи. – Расист! Расист! Расист!..
Она голосила на весь город, раз за разом повторяя одно и то же слово, а я, совершенно растерявшись, не знал, что делать и как возразить. Выручил Миша. Подскочив к мисс Удавва, он топнул ногой, вытянул руки по швам и тоже завопил густым командирским басом – пусть и не громче, но на две октавы ниже толстухиного визга.
– Маа-алчать! – кричал он. – Маа-алчать!
Муханапуззи вздрогнула, захлопнула пасть и воззрилась на механика с выражением испуга и замешательства.
– Будет исполнено! – убавив звук, произнес Миша. – Будет исполнено согласно образцу в лучшем виде. Пусть начальство не сомневается, народ с вами.
Толстуха кивнула и вдруг всхлипнула. Теперь она адресовалась только к Мише, игнорируя мое присутствие.
– Не понимают, – пожаловалась она. – Вообще не понимают, каково это – быть черным в расистской стране. Глаза ему не понравились… А какими они могут быть, эти глаза, если белые супремасисты травят нас наркотой? Или зубы… Послушать расистов, так мы вовсе должны быть беззубыми и беззащитными, как бедный замученный Джордж Флойд. Только хрена вам лысого! Мы будем кусаться! Мы будем рвать вас на куски своими мощными клыками! Мы будем…
– Конечно, сука, конечно, – ласково утешал ее Миша, присев на корточки перед кушеткой. – Сделаем, сука, в лучшем виде…
– Вообще-то сначала ребята хотели сделать куклу копией Джорджа, – благодарно кивая, продолжила Муханапуззи. – Но нужен-то был не мужчина, а девочка. Вернее, как сейчас говорят, человек с вагиной. Правда, вагину они не предусмотрели – все-таки кукла, но в остальном похоже. Задача ведь была заменить Белоснежку, а не куклу мужского вида – скажем, Пиноккио или Мэнсона, который живет на крыше.
– Карлсона, – не удержался я. – На крыше живет Карлсон…
– А вот и нет! – запальчиво выкрикнула толстуха. – Я имела в виду именно Мэнсона. Того, который зарезал целую кучу белого мусора! Теперь на крыше будет жить Мэнсон! Черный Чарльз Мэнсон! Заруби себе на носу, расист!
– Конечно, конечно, – успокоил ее Миша, одновременно делая мне знаки молчать и не высовываться. – Исполним в лучшем виде, даже не сомневайтесь. Скажите только, мисс вице-президент, о каком количестве Черноджобок идет речь? Тысяча кукол? Полторы тысячи?
Муханапуззи глубоко вздохнула, достала из сумочки салфетку и трубно высморкалась. Мы с Мишей молчали, дожидаясь ее возвращения в рабочий режим заместительницы по эквити.
– Два, – наконец выговорила она.
– Два экземпляра или две тысячи? – уточнил Миша.
– Два миллиона, – буднично ответила Муханапуззи и полезла в сумочку за второй салфеткой. – Вы, верно, ничего не поняли, дебилы вы этакие. Фабрика прекращает производство Белоснежек и перенастраивает конвейер на ускоренный массовый выпуск Черноджобок. Как скоро вы сможете дать стране два миллиона новых кукол?
Тут уже челюсть отвалилась не только у меня, но и у Миши.
– Два миллиона… – оторопело повторил он. – Но кто их купит? Два миллиона Черноджобок… Вы это серьезно?
– Серьезней, чем Мэнсон, который живет на крыше, – ухмыльнулась мисс Удавва. – А насчет «кто купит» можешь не беспокоиться. Они уже куплены, по десять долларов каждая. Сегодня утром на счет вашей сраной фабрики должны были поступить двадцать миллионов. Наш Фонд обычно платит вперед. Проверьте, дебилы, а потом приходите целовать ножки черной мамы Муханапуззи.
Я бросился к компьютеру. Толстуха не соврала: буквально полчаса тому назад на счет фабрики свалились неимоверные двадцать миллионов долларов! Весь Козлиный Ручей стоил вдвое меньше, да и то лишь при очень благоприятной оценке. Мисс Удавва насмешливо взирала с кушетки на мою ошарашенную физиономию.
– Ну что? Убедился? И это только начало! Начало общенациональной, а затем и всемирной кампании! Первые два миллиона уйдут исключительно к активистам нашего Движения. К ребятам из BLM и Антифа, к профессорам факультетов черных наук и историкам величия черной расы, к поддерживающим нас спонсорам и вице-президентам по эквити, к преподавателям критической теории рас, звездам Голливуда, прогрессивным журналистам и сочувствующим политикам, сенаторам и конгрессменам. Черноджобки будут смотреть с полок салонов, с университетских кафедр, со столов редакций и телестудий. Они займут почетное место в кабинетах высокопоставленных особ, включая британского принца… Это революция, поняли? Революция!..
– Миша… – только и смог пролепетать я. – Как же это, Миша…
Миша поднял голову и посмотрел на меня тем самым, особенным русским взглядом.
– Не боись, начальник. И не такую туфту лепили. Черноджобка так Черноджобка, нам не привыкать… – он наморщил лоб и принялся шевелить губами. – Так… значит, семь штук в минуту… это получается… это получается… примерно десять в день, месяц туда-сюда, это выходит, выходит…
Мы с Муханапуззи завороженно смотрели на механика. Минуты через две он замолчал, почесал в затылке и улыбнулся.
– Что, невозможно? – с надеждой спросил я.
– Восемь, – коротко отвечал Миша. – На крайняк девять. Через девять месяцев будут им два миллиона. Но с одним условием: начинаем прямо сегодня. К вечеру я составлю список закупок и начну перенастраивать конвейер. Как, устраивает?
Мисс Удавва захлопала в ладоши. Мне не оставалось ничего другого, как кивнуть. Вечером я проводил заместительницу по эквити до ближайшего аэропорта и вернулся домой в препоганнейшем расположении духа. Миша, как обычно, сидел за стойкой в баре «Два козла». Мне пришлось выпить не меньше двухсот грамм бурбона, прежде чем я смог произнести мучивший меня вопрос.
– Почему именно я? Зачем этим сволочам маленькая фабричка в Козлином Ручье? Они могли разместить заказ, где угодно, на больших мощностях…
– Ах, Бобби, Бобби, – вздохнул Миша, – ты опять ничего не понял. Само собой, им необходимо заткнуть Белоснежку. Ты прав, они, сука, действительно без труда могут слепить миллионы Черноджобок в других местах. Но слепить их вместо Белоснежек можно только здесь, у тебя. Ты чувствуешь, какой глубокий смысл в этом коротеньком слове «вместо»? Комиссары жить не могут без таких символов. Не просто произвести, а произвести «вместо». Не просто сжечь к чертям твою фабрику, а заставить ее сменить назначение. Сменить Белоснежку на Черноджобку. Сменить Америку на…
Он поискал нужное слово, не нашел и махнул рукой.
– Можно было не соглашаться, – сказал я. – Еще и сейчас не поздно.
– Глупости, – возразил Миша. – Они раздавили бы тебя одним мизинцем. Судом, огнем, пулей – чем угодно. У комиссаров нет недостатка в средствах. Они выкрали бы лицензию на Белоснежек. Они заказали бы Черноджобок крупным заводам. И наш Козлиный Ручей остался бы без тебя, без твоей фабрики и без твоей лицензии. А что теперь? Фабрика на месте, лицензия в сейфе, ты жив-здоров, да еще и двадцать миллионов упали на счет, как яблоко с дерева.
Я горько покачал головой.
– Не говори мне про яблоко, Миша. Яблоко и Белоснежка – плохое сочетание… Только на этот раз я своими руками скормил девочке отравленный плод. Понимаешь? Я, а не злая колдунья. И очень похоже, что теперь бедняжка уснет навсегда. Уснет и уже не проснется… Ну, утешь меня, скажи, что это не так.
И снова мой друг-механик не нашел нужного слова в ответ. Мы крепко напились в тот вечер, а уже на следующее утро Миша остановил фабрику для перенастройки. Ему пришлось делать это в одиночку, не рассчитывая на какую-либо помощь с моей стороны. Я был слишком занят своей депрессией – черной, как задница проклятой Черноджобки. Впервые за восемьдесят с лишним лет с конвейера не сошло ни одной черноволосой принцессы в длинной золотой юбке и синей блузе с высоким белым воротничком. Я ощущал себя лузером, разрушившим дело, начатое дедом и продолженное отцом. Я ощущал себя лузером, разрушившим фабрику, Козлиный Ручей и Америку. Ведь Америка была Белоснежкой. Была Белоснежкой, а стала Черноджобкой, и я – лично я! – приложил к этому свою руку…
Миша приносил мне документы на подпись – я подмахивал, не глядя. Сначала он еще настаивал, чтоб я хотя бы выслушал объяснения: вот здесь он заказывает новые станки, вот здесь – современный 3D-принтер, а здесь еще что-то. Я отказывался вникать. Я затыкал уши. Я физически не мог в этом участвовать.
Два месяца спустя в город переехала мисс Муханапуззи Удавва – как она объявила, для контроля над темпами производства и для организации распределения продукта. С первым был полный порядок: к тому времени Миша уже выпускал семь-восемь кукол в минуту и, по всем подсчетам, уверенно укладывался в обещанные сроки. Муханапуззи оставалось лишь сосредоточиться на рассылке готовых Черноджобок по заранее намеченным адресам, чем она и занялась.
С собой толстуха привезла сердечную подружку и еще пять-шесть упоротых прихлебателей. Я снял для них просторную виллу – на отшибе, зато с бассейном – и попросил шерифа по возможности не обращать внимания на это место. Джек недовольно покряхтел, но не стал возражать.
– Ты знаешь, Бобби, как тебя любят в Козлином Ручье, – сказал он. – К тому же, Миша утверждает, что заказ на двадцать миллионов добыла для города именно эта толстая дура. С одной стороны, жаловаться не на что: безработных, считай, не стало. Зарплата всегда лучше, чем пособие. С другой, жаль, что ради такой страхолюдной куклы пришлось приостановить Белоснежек.
– Приостановить? – переспросил я.
– Ну да. Миша говорит, что после того, как заказ кончится, мы вернемся к Белоснежке. Не мне тебе объяснять, как это важно для нас всех. Белоснежка – это Козлиный ручей, а Козлиный Ручей – это Белоснежка.
Я кивнул, подавляя желание схватиться за грудь, чтобы удержать в целости свое рвущееся на куски сердце.
– Конечно, Джек, конечно…
– Ну вот, – ухмыльнулся он. – Я рад, что мы друг друга поняли. Я терплю компанию на вилле, пока есть заказ. А потом – не обессудь. Эти бездельники только и делают, что глушат округу черным рэпом, закидываются наркотой и трахают себя куда попало и чем попало. Место ли такой дряни в Козлином Ручье?
Черноджобки между тем расползались по стране, как вши по тифозному бараку. Муханапуззи не преувеличивала, когда хвасталась мощью своего Фонда и влиянием поддерживающего его Движения – конгрессменами, журналистами, кинозвездами и телеканалами. Она рассылала кукол десятками тысяч ежедневно, и Движение многократно усиливало результирующий эффект при помощи навязчивой всепроникающей рекламы.
Невозможно было включить телевизор или войти в Фейсбук, чтобы при этом не наткнуться на знакомую черную морду с приплюснутым носом, выпирающими клыками и налитыми кровью глазенапами. Черноджобка смотрела на зрителей из-за спин популярных телеведущих и со страниц иллюстрированных журналов; в обнимку с нею выходили на церемонию награждения Оскаром; знаменитые спортсмены цепляли ей на шею свои чемпионские перстни и медали; ею потрясали на митингах и демонстрациях; ее именем грабили магазины и супермаркеты…
Мне хотелось заснуть и не проснуться – как Белоснежке. Где ты, чертова колдунья со своим отравленным яблоком? Но яблока, увы, не было, и приходилось заменять его бурбоном. Бармен скорбно качал головой, наливая мне очередную порцию.
– Выруби телевизор, Мортон! – умолял я.
– Но там футбольный матч, Бобби. Ты ведь всегда обожал «Канзасских Вождей»…
– «Вождей» – да. Но только не эту морду на рекламных щитах вокруг поля. Выруби телевизор, или сдохну прямо здесь, у стойки!
Мортон выключал и снова качал головой:
– Продолжишь пить так же – сдохнешь без всякого телевизора…
Так продолжалось, пока в одно прекрасное утро в мою дверь не постучался Миша – начальник производства бывшей фабрики Белоснежек. С полминуты он молча изучал мою похмельную физиономию, а затем коротко приказал собираться.
– Куда?
– На пикник. Вчера мисс Удавва отослала последних кукол по последним адресам. Заказ исполнен на две недели раньше срока – все два миллиона. Надо уважить ребят праздником окончания проекта.
– Праздновать с Муханапуззи и ее ублюдками? Ты с ума сошел! Никуда я не поеду.
– Поедешь, – твердо проговорил он. – Во-первых, это твоя фабрика и твои работники. Они не виноваты, что чертовы комиссары придумали чертову Черноджобку. Это ведь наши ребята, Бобби, наши братья и соседи из Козлиного Ручья. Они вкалывали в три смены без выходных восемь месяцев подряд и заслужили свой праздник. Во-вторых, Муханапуззи и ублюдков там и духу не будет. Она уже объявила о прощальной вечеринке на своей дурацкой вилле. Мы уезжаем из города еще и для того, чтобы не видеть фейерверка, который она наверняка устроит.
– Неудобно, – сказал я. – Посмотри на мою рожу. Не могу показаться перед людьми в таком виде…
– Ерунда! – отрубил Миша. – Прими душ, умойся, побрейся, прочисть горло и будешь как огурчик. Давай, давай, вперед. И не вздумай возражать – уведу силой. Ты меня знаешь.
Я подчинился – если честно, во мне просто не осталось сил на какое бы то ни было сопротивление чему бы то ни было. Подчинился и не пожалел. Пикник получился на славу. Ребята выбрали лесную поляну на берегу ручья в пятидесяти милях от города. Съехались все без исключения, с семьями и детьми – всего человек семьсот-восемьсот. Расставили столы, натянули тенты, повесили гамаки. Жарили на углях стейки и выловленную тут же рыбу. Запивали яблочным сидром и бочковым пивом. Пели под гитару, флейту и банджо. Уснули под звездным небом, а утречком, не торопясь, собрались, выпили кофейку и, мурлыча под нос вчерашние напевы, длинной кавалькадой отправились домой.
На въезде в Козлиный Ручей нас остановила пробка – вещь невероятная в городе, где пробок не бывало с момента его основания. Как, собственно, и полицейского кордона, который стал причиной задержки. Вместе со всеми, приостанавливаясь каждые два метра, я доехал до шерифа с его помощниками, которые зачем-то заглядывали в каждую машину и записывали, кто в ней сидит.
– В чем дело, Джек? Затеял перепись населения?
– А! Ты тоже здесь! Слава Богу! – с видимым облегчением констатировал шериф. – Припаркуйся в сторонке, есть разговор.
Теряясь в догадках, я поставил машину и подошел к Джеку. Он казался сильно озабоченным.
– Что случилось?
– Даже не знаю, как и начать, – проговорил он, в явном замешательстве сдвигая на затылок широкополую шляпу с кокардой. – Мы ведь с тобой тут не первый день живем, Бобби. Но такого… такого… Я такое только в кино видел.
– Да что такое-то?
– Короче, так. Под утро в участок пришел один из бездельников с виллы твоей заместительницы. Обдолбанный и весь в крови с головы до пят. Глаза безумные, на вопросы не отвечает и твердит одно только слово: «Черноджобка». Черноджобка и Черноджобка, и все тут. Только это.
– Ну, это как раз понятно, – заметил я. – Они там отмечали окончание проекта. Два миллиона Черно…
– Погоди, – остановил меня шериф. – Это еще не все. Ребята высвистали меня, и мы поехали на виллу. А там… Я такое только в кино видел. Бойня, Бобби, натуральная резня. Шесть трупов, лужи крови, даже вода в бассейне красная. Такое впечатление, что там медведь-гризли поработал. И не просто голодный гризли, а гризли в ярости, когда его ранили и разозлили, и теперь он убивает, чтобы убить, а не чтобы пожрать. У твоей заместительницы горло выкушено – натурально выкушено, вместе с трахеей. Ее подружка с кишками наружу, распорота от груди до лобка. Один из парней…
– Не надо, Джек, – попросил я, – а то меня стошнит. Кто же это сделал? Медведи к нам в город полвека не заходили.
– Вот именно, – подтвердил он. – И следов медвежьих нет. Остается только этот, седьмой, который уцелел. Больше некому. На вилле никого не было, кроме той семерки. Никто другой не приходил, это точно. У них там внешние видеокамеры, мы проверили. Я, грешным делом, сначала подумал, что может быть кто-нибудь с фабрики, – уж больно вы эту дуру не любили. Но у вас у всех алиби – пикник. В общем, подозреваемый пока один. Хотя, как-то не верится, уж больно он малохольный для такой резни…
Шериф снова подвигал шляпу на лоб – на затылок – и снова на лоб – верный признак крайнего замешательства. Я пожелал ему успеха в раскрытии преступления и поехал прямиком в бар «Два козла». Миша уже сидел возле стойки, уставившись в телевизор.
– Что творится-то, Бобби! – встретил меня Мортон. – Что творится, Господи спаси… Светопреставление, армагеддон…
– Да уж, – кивнул я. – Шесть трупов, это тебе не…
– Какие шесть?! – сдавленно пробормотал бармен. – Шестьсот шестьдесят шесть не хочешь? Тебе налить?
Не дожидаясь ответа, он плеснул в стакан виски и тут же опрокинул его себе в горло. Я взобрался на табурет рядом с Мишей. На экране популярный ведущий национального канала Лес Каган беседовал с приглашенной специалисткой по климату Гретой Чепки-Хот. Лес дорожил своей репутацией глубоко мыслящего интеллектуала, а потому проводил беседы на фоне книжных полок, где, помимо тщательно подобранных томов и фолиантов, красовались всевозможные безделушки: африканские маски, бронзовые статуэтки, старинные часы и прочие сувениры, подаренные Кагану гостями. С некоторых пор там появилась и наша Черноджобка – верный признак принадлежности хозяина к прогрессивной элите.
– …это ужасная, невосполнимая потеря, Лесли, – говорила Чепки-Хот. – Мистер Хорорс жертвовал так много денег на наши проекты!
Я толкнул Мишу локтем:
– Что случилось? Джордж Хорорс откинулся? Вообще-то, пора уже. Сколько ему было – девяносто пять? Сто?
– Я бы не сказал, что откинулся, – ухмыльнулся Миша. – Скорее, откинули. Найден сегодня в спальне с порванным горлом…
Нас прервал дикий вопль из телевизора. Вопила миссис Чепки-Хот, а рядом с нею хлестал кровью из порванной артерии интеллектуальный ведущий Лес Каган. На его правом плече, вцепившись одной рукой в модную прическу хозяина, а другой – в его модный галстук, восседала наша Черноджобка. Она то ли выкусывала, то ли рвала горло своего хозяина, и ее курчавый затылок резко дергался в такт движениям. Этот кровавый ужас длился, наверно, секунд пять; затем Лес упал головой на стол, а кукла повернулась лицом к камере. Ее черные приплюснутые ноздри раздувались, толстые губы были раздвинуты в торжествующей ухмылке, а с клыков капала кровь. В следующее мгновение Черноджобка перевела взгляд на Грету Чепки-Хот и зарычала. Чепки-Хот вскочила, как подброшенная, и выбежала из кадра; кукла бросилась следом. Изображение дрогнуло, покосилось и сменилось – сначала, неподвижной заставкой, а затем рекламным блоком.
Мне понадобилось, как минимум, минуты полторы, чтобы прийти в себя. Рядом Миша невозмутимо посасывал пиво из бутылки.
– Миша.
– Да, Бобби?
– Что это было, Миша?
Он пожал плечами:
– Обычная история, Бобби. Я уже говорил тебе, что комиссары всегда хотят всё. А когда это «всё» захвачено, им больше нечем заняться, кроме как пожирать самих себя. На этом обычно и заканчивается то несчастье, которое они зовут революцией. То есть кажется, что несчастье закончилось. Потому что очень скоро люди забывают прежних комиссаров, приходят новые, и начинается, сука, очередной заход.
– Миша, не заговаривай мне зубы. Что было там, в телевизоре?
– Почем мне знать, братуха? Телевизионщики горазды на мультипликацию.
– То есть Лес жив?
– Скорее мертв, чем жив, – ухмыльнулся механик. – Ты что, не понял: комиссары пожирают комиссаров.
– Да, но… – не зная, что и сказать, пробормотал я. – Но… но… но Чепик-Хот не комиссар. Лес, может, и комиссар, а Чепик – умеренная…
– Лес рубят – чепки летят, – загадочно отвечал Миша.
Конечно, я не намеревался отставать от него, пока не получу всей правды. Это ведь он изготовил два миллиона этих кукол. Неужели это были два миллиона безжалостных кровожадных убийц? Но возможно ли такое? Возможно ли такое в реальности, а не в фантастическом ужастике? Наверняка Миша поднимет меня на смех, едва я заговорю о куклах-убийцах. И в то же время, разве не он демонстрировал мне свое умение создавать говорящие и свободно двигающиеся кукольные механизмы? От этого всего один шаг до… до… до Голема, до Франкенштейна…
Мысли мои путались. Секунду-секунду… Он ведь специально увез нас этой ночью из города! Пикник? Как бы не так! Миша просто строил алиби себе, мне и всем остальным ребятам. А заодно убрал нас подальше от намеченной бойни, дабы никто, не дай Бог, не польстился на толстухину вечеринку. Боже, Боже… он заранее знал, что произойдет… Нет не так: он сам это спланировал!
– Миша…
– Кончай, Бобби, – устало перебил механик. – Ну зачем ты распаляешь себя дурацкими фантазиями? Мне прям страшно рядом с тобой сидеть: вот-вот задымишься. Может, сходить за огнетушителем? Не волнуйся, это скоро кончится. Вместе с комиссарами.
Я открыл было рот – узнать, что он имеет в виду, но тут в бар вошел шериф и потребовал всеобщего внимания.
– Ребята, вы, конечно, уже слышали о резне, – сказал он. – Как выяснилось, она сейчас происходит по всей стране. Черт-те что, если честно. Просто бойня, жуть натуральная. В общем, сейчас не время шляться по улицам и выпивать в барах. Получено указание от федеральных властей: всем запереться в своих домах и не выходить до нового распоряжения. Школы уже закрыты по всему континенту. Детсады, университеты, супермаркеты, рестораны – вообще всё. Даже баскетбол отменили. Короче, марш по домам, включайте телеящики и ждите. На всякий случай будьте поближе к телефонам. Если что – мы наготове, патрулируем улицы.
Я вернулся домой и, как и вся страна, трое суток просидел возле телевизора. В принципе, чрезвычайное положение отменили на день раньше, когда резня завершилась сама собой. Кое-кто связывал этот факт с массовым одновременным самоуничтожением Черноджобок – всех до единой. Два миллиона кукол просто-напросто расплавились изнутри, превратившись в обугленные куски черного пластика. Ну так что? Такие вещи сплошь и рядом случаются из-за ошибок в проектировании или производстве. Взять хоть батареи для электровелосипедов – разве они не подвержены самовозгоранию?
Но, конечно, большинству обозревателей и аналитиков, включая полицейских следователей, было не до игрушек. Куклы-куклами, но тут-то речь шла о куда более серьезных вещах, в расследовании которых нет места глупому суеверию. Да и какой разумный человек станет искать причины криминальных преступлений в области вуду-колдовства?
Погибшие почти поголовно принадлежали к левому флангу политики, а потому естественно, что подозрения прежде всего пали на их противников-консерваторов. Специально назначенная комиссия приступила к поиску потенциальных подозреваемых, хотя мало кто верил в ее успех. Если уж злоумышленники смогли, не вызывая даже малейших подозрений, подготовить столь широкомасштабную операцию, то наверняка позаботились и о том, чтобы тщательно замести следы.
Но меня больше интересовали не поиски виновных, а конкретные результаты бойни. Они выглядели устрашающими. Как выразился один из экспертов, прогрессивная ветвь общества полностью прекратила свое существование. Смерть обезглавила практически все левые организации – от климатических алармистов до хулиганов из Антифы и погромщиков из BLM. К растерзанному в собственной спальне Джорджу Хорорсу присоединились еще полтора десятка крупных спонсоров, жертвовавших прогрессистам миллиарды долларов.
Был в полном составе уничтожен административный слой крупнейших технологических гигантов, заправляющих интернетом и социальными сетями. Голливуд лишился восьмидесяти процентов своих продюсеров, актеров, режиссеров и сценаристов. В студиях телевизионных каналов сменились ведущие и эксперты. Но самые большие потери понесли университеты, вынужденные отменить целые факультеты из-за отсутствия профессоров и преподавателей. Полностью осиротели черные и гендерные науки, основы критической теории рас, диверсити, эквити и прочие новомодные дисциплины. Многие колледжи попросту остались без учителей и управляющих комиссий – школьных и окружных.
Политику тоже не обошло стороной. На федеральном уровне преступники ликвидировали вице-президентшу, дюжину сенаторов и не менее ста пятидесяти конгрессменов. О политиках местного масштаба не сообщалось ввиду их относительной незначительности. Президент, к счастью, уцелел и даже зачитал обращение к народу. Впрочем, бессмысленная улыбка, с некоторых пор не сходящая с его губ, заставляла предположить, что убийцы пощадили старика исключительно по причине его прогрессирующего слабоумия. К утру четвертых суток данные еще уточнялись, но, по предварительным оценкам, погибло никак не меньше полутора миллионов.
Я сидел перед телевизором, когда зазвонил телефон.
– Ты нужен на фабрике, – сказал Миша.
– Зачем? – усмехнулся я. – Судя по тому, что показывают, ты прекрасно справляешься и без меня.
– Дело не во мне. Пришли двое из ФБР. Хотят поговорить с тобой тоже.
Я приехал на фабрику и пригласил гостей вместе с Мишей в директорский кабинет. Агенты были поразительно похожи друг на друга, как будто сошли с Мишиного конвейера по производству фэбээровцев.
– Мы хотели бы ознакомиться с деталями вашего недавнего проекта Черноджобок, – сказал один из них. – Вы ведь их еще производите?
– Уже нет, – ответил за меня Миша. – Проект завершен согласно договору с заказчиком.
– То есть у вас не осталось ни одного экземпляра?
– Ни одного, – развел руками Миша. – Насколько нам известно, все куклы сгорели из-за внутренней неисправности.
– Что же это была за неисправность?
Миша пожал плечами:
– Неизвестно. Видите ли, мы работали по образцу и чертежам заказчика. Не допускалось никакой самодеятельности. Мисс Муханапуззи Удавва, через которую поступил заказ, контролировала производство и рассылку изделий.
– Как я понимаю, ее уже не спросишь… – проницательно заметил агент номер два.
– Да, к сожалению… – вступил в разговор я. – Но вы еще можете связаться с теми, кто спроектировал куклу. Мы не знаем их имен, но…
– Мы уже пробовали, – мягко перебил меня агент номер один. – Их тоже уже не спросишь.
– Какая жалость! – посочувствовал Миша.
Мы помолчали. Потом агент номер один достал визитку и приветливо попросил звонить ему, не задумываясь, если мы вспомним что-нибудь этакое. Мы с Мишей пообещали.
– Хотелось бы напоследок взглянуть на ваше производство, – сказал агент номер один, поднимаясь с кушетки.
– Всегда рады интересу со стороны клиента, – галантно отвечал Миша.
Мы спустились в зал и прошлись вдоль конвейера.
– Вот, – с нескрываемой гордостью проговорил Миша, останавливаясь перед штабелем картонок с готовым изделием. – Хотите посмотреть?
Не дожидаясь ответа, он открыл коробку и извлек оттуда черноволосую красавицу в длинной золотой юбке и синей блузке с высоким белым воротничком. От ее нежной улыбки стало светлей даже в ярко освещенном цеху. Агент номер один взял куклу в руки и слегка потряс.
– А что она умеет? – спросил он.
– Радовать детей, – без запинки отозвался Миша. – А нужно еще что-то?
Мы подарили каждому агенту по Белоснежке и проводили до стоянки.
– Пора бы тебе и вернуться, Бобби, – сказал механик, глядя вслед отъехавшей машине. – Дел накопилось невпроворот. Клиенты звонят, телефон не умолкает.
– Когда ты успел перенастроить конвейер? – спросил я.
– Двое суток вкалывал, – ухмыльнулся он. – Хотел сделать тебе сюрприз. Получилось?
– Получилось, – признал я. – Ладно, пойдем работать.
И мы пошли работать.
Вот, собственно, и вся история – в чем-то невероятная, в чем-то скучная, но в основном обыденная. Мы не строим атомные подводные лодки на стапелях огромных верфей Восточного побережья и не запускаем космические корабли со стартовых площадок Флориды и Техаса. Мы – всего лишь маленькая фабрика в маленьком городке, прилепившемся к скоростной магистрали, чьи поезда здесь почти не останавливаются. Название нашего места вызывает усмешку у жителей больших городов. Но мы делаем Белоснежек; как утверждает мой механик Миша, мы и есть Америка. Миша нездешний, со стороны, а со стороны виднее. В общем, можете так и записать: мы делаем Белоснежек и не планируем менять производство.
ноябрь 2021,
Бейт-Арье