Гадать о шансах Тарна (в советском прошлом Алексея Тарновицкого) на успех — дело неблагодарное. Ведь в истории букеровских награждений встречались и компромиссы, и скандалы, и ни к чему не обязывающие решения исключительно «для публики». Между тем «Протоколы сионских мудрецов» вполне способны привлечь внимание жюри. В числе прочего провокативным названием, отсылающим к известной исторической фальшивке.
Тарн использует этот печальный артефакт довольно оригинально. Вначале роль «сионских мудрецов» у него играют персонажи политического детектива, который пишет главный герой Шломо Бельский, эмигрант из России. Пишет в бульварной манере, заботясь только о гонораре. И выходит из-под его пера цветистый рассказ о стариках-иудеях, которые держат в руках судьбы мира, и об агенте спецслужб Бэрле. Но вся эта конспирология не выдерживает столкновения с реальной жизнью. Вторым планом идет серьезное и трагичное повествование об израильских поселенцах, живущих «на краю смерти». Они борются за выживание на клочке земли, пропитанном их страхами, отчаянием и безумной надеждой. И тут понимаешь: истинные мудрецы — это они, простые обыватели, приговоренные жизнью к ежедневному стоицизму. Вопреки всему они хранят идеалы. Например, не решаются поднять руку на масличные деревья — плоть от плоти земли Израиля и ее символ, — несмотря на то что боевики ХАМАС и ФАТХ, прячась за деревьями, обстреливают дороги.
Однако простым бытописанием замысел Алекса Тарна не ограничивается. Чем дальше, тем больше его «Протоколы», несмотря на тему еврейской репатриации, начинают походить на классический русский роман идей. Дело в том, что сам Тарн сразу после эмиграции, как и большинство выходцев из России, утвердился в правых взглядах. Вот и его герой Шломо — патриот и сторонник жесткой позиции в отношении палестинцев. Что неудивительно: живя под постоянным прицелом арабских террористов, между выживанием для себя и свободой для тех же арабов, разумеется, выбираешь первое. А вот друг юности Шломо, преуспевающий журналист Сашка Либерман, увлекается левыми идеями, клеймит сионизм и становится изгоем в своем кругу. Членов его семьи называют предателями и ренегатами, он вынужден сменить место жительства. Шломо разрывается между своими убеждениями и элементарным сочувствием. Конфликт разрешается почти античной катастрофой.
Но в последний момент автор спасает героя от кризиса судьбы, повествование — от безысходности, а читателя — от черной меланхолии. Оказывается, Шломо, как и Бэрл, всего лишь литературный герой, придуманный безымянным писателем N. Страшная реальность сворачивается, как серпантин. Роман-матрешка приобретает модернистский оттенок, который явно призван привлечь на сторону автора продвинутого критика.
Евгений Белжеларский